Проблема заключалась в том, кем был этот самый Бофорт? Он считался англичанином, был любезен, красив, вспыльчив, гостеприимен и остроумен. В Америку он прибыл с рекомендательными письмами от зятя-банкира старой миссис Мэнсон Минготт и быстро занял заметное положение в деловых кругах. Однако его образ жизни отличался беспутством, язык – остротой, а происхождение было покрыто мраком. Поэтому, когда Медора Мэнсон объявила о помолвке своей кузины с этим господином, ее восприняли как очередную глупость в длинной веренице экстравагантных поступков бедняжки Медоры.
Но глупость столь же часто выручает своих детей, как и мудрость. И через два года после свадьбы юная миссис Бофорт имела самый изысканный дом во всем Нью-Йорке. Никто толком не знал, как свершилось такое чудо: ленивая и пассивная девица, которую злые языки считали туповатой, превратилась в белокурую, пышно разодетую и увешанную драгоценностями богиню, которая, как казалось, с каждым годом становится все моложе и прекраснее. Она царила во дворце из коричневого камня, который возвел Бофорт, и заставляла все светское общество вращаться вокруг себя, даже не пошевелив тонким пальчиком, унизанным кольцами.
Знающие люди утверждали, что Бофорт собственноручно муштрует слуг, учит повара готовить новые блюда, указывает садовникам, какие цветы выращивать для украшения обеденного стола и гостиных, сам составляет списки гостей, варит послеобеденный пунш и диктует записки, которые его жена отправляет друзьям.
Если это и правда, то все совершалось за закрытыми дверями, а в салоне перед гостями появлялся гостеприимный и беззаботный миллионер, который с небрежным видом ронял: «Не правда ли, сударыни, глоксинии моей жены просто великолепны? Знаете ли, их присылают ей прямо из лондонского Кью[7]».
Секрет мистера Бофорта, по общему мнению, заключался в том, что банкиру удавалось выпутаться из любой ситуации с наибольшей выгодой для себя. Ходили слухи, что покинуть Англию ему «помог» один международный банк, в котором он служил, но Бофорт игнорировал этот слух так же небрежно, как и все прочие, и всегда выходил сухим из воды. И хотя совесть делового Нью-Йорка была не менее чувствительной, чем его моральные устои, городская знать продолжала наполнять его дом. Почти два десятилетия люди произносили фразу «мы собираемся к Бофортам» таким обыденным тоном, как если бы сообщали, что собираются наведаться к миссис Мэнсон Минготт. Вдобавок, в этой фразе звучала и приятная уверенность, что вместо дешевого