Все, включая Силлертона Джексона, признавали, что старая Кэтрин никогда не блистала красотой – тем даром небес, который в глазах нью-йоркского общества считался залогом успеха в обществе и оправдывал любые промахи. Злые языки поговаривали, что она, подобно ее тезке-императрице, добилась успеха исключительно благодаря силе воли, бессердечию, высокомерию и самоуверенности – качествам, которые можно было оправдать разве что ее глубокой порядочностью и чувством собственного достоинства.
Мистер Мэнсон Минготт умер, когда ей было всего двадцать восемь. Однако он не доверял никому из Спайсеров и перед смертью наложил ряд ограничений на право распоряжения его деньгами. Впрочем, жена его совершенно бесстрашно шла своим путем, вращалась в кругу иностранцев, нашла среди них женихов дочерям, водила знакомство с герцогами и послами, фамильярничала с католическими сановниками, принимала у себя оперных певцов и была близким другом самой Тальони[6]. И за все это время на ее репутации не появилось ни пятнышка – именно этим, обычно прибавлял Силлертон Джексон, она отличалась от своей тезки Екатерины Великой.
Миссис Мэнсон Минготт давно добилась права распоряжаться состоянием покойного супруга и уже полстолетия жила в достатке. Однако воспоминания о нужде, пережитой в молодости, сделали ее чересчур экономной. И хотя вещи, которые она покупала, будь то платье или предмет обстановки, должны были отличаться наивысшим качеством, она не могла заставить себя потратить лишний цент на сиюминутные удовольствия. Поэтому ее обеды отличались скудостью, и даже вина не могли спасти эти убогие трапезы. Вся семья считала, что такой аскетизм дискредитирует доброе имя Минготтов, которое всегда ассоциировалось с достатком.
Тем не менее, гости продолжали ездить к ней, несмотря на «готовые блюда» и выдохшееся шампанское, а в ответ на увещевания ее сына Лавелла (тот пытался навязать ей лучшего в Нью-Йорке повара), миссис Минготт только посмеивалась: «Что толку держать хороших поваров, если девочек я уже выдала замуж, а наслаждаться французскими соусами мне уже не позволяет здоровье?»
Размышляя над этим, Ньюланд Арчер еще раз взглянул на ложу миссис Минготт. И обнаружил, что мисс Велланд и ее невестка встречают осуждающие взгляды публики с тем самым «минготтовским апломбом», который старая Кэтрин привила абсолютно всем членам своего клана. Только пылающие румянцем щеки Мэй Велланд выдавали ее волнение. Что касается самой виновницы переполоха, то она сидела в углу ложи, не сводя глаз со сцены и слегка подавшись вперед; ее плечи и грудь были обнажены несколько больше, чем это допускали здешние приличия.
Не так уж много вещей на свете казались Ньюланду Арчеру более ужасными, чем прегрешение против «вкуса», этого заоблачного божества, которому «хороший тон» в нью-йоркском обществе служил всего лишь наместником. Бледное и серьезное лицо госпожи Оленской соответствовало,