– Паша, такую награду дают за подвиг, а не за расстрел народных избранников.
Полковник Гартин восхищался поступком Кондратьева и даже подумывал – не отказаться ли и ему от наградного пистолета, который уже значился в приказе министра?
– У меня смятение чувств, – говорил он мне, – я ведь ничего героического такого не сделал…
– Но и преступного тоже, – пытался успокоить его я, – ты ведь не участвовал в образцово-показательном расстреле Верховного Совета. Зато чуть не стал инвалидом гражданской войны в центре Москвы. Ну а дальше еще неизвестно, как жизнь пойдет. Может, еще не раз придется защищать и себя, и Веру Алексеевну от нападений таких же разбойников, как тогда, у входа в Минобороны…
Кажется, я его убедил.
Гартин на том же торжественном собрании из рук министра получил наградной пистолет. Когда Петр Петрович под аплодисменты сослуживцев шел от сцены к своему месту, я услышал за спиной негромкий и ехидный голос подполковника Мамлыги:
– Из такого пистолета застрелиться хорошо… Калибр маленький…
Я до сих пор помню те его слова.
В тот же день, не сказав мне о своем решении ни слова, Гартин отнес в приемную министра обороны рапорт с просьбой уволить его со службы. Я узнал об этом лишь поздно вечером, когда Петр Петрович зашел ко мне в кабинет с рапортом и, положив листок передо мной на стол, сказал:
– Все, ухожу.
Я быстро пробежал глазами по рапорту, в левом верхнем углу которого хорошо знакомым мне грачевским почерком было коряво написано: «Согласен. Уволить в связи с оргштатными мероприятиями».
Я был ошеломлен так, что в первую минуту не мог вымолвить и слова.
– Да-да, я ухожу, – еще раз сказал Гартин, закуривая, – все твои вопросы абсолютно бесполезны. Все уже решено. И не вздумай меня отговаривать. У тебя водка есть?
Я молча достал из сейфа недопитую бутылку дагестанского коньяка и наполнил две замызганных рюмки. Закуски не было. Гартин выпил, встал, подошел к подоконнику, на котором еще с осени стоял треснувший графин с гроздью пыльных ягод рябины на сухой ветке. Он сорвал несколько ягод, закусил ими, и, глядя в окно, сказал мне:
– Ты, конечно, хочешь знать, почему я все это сделал и что мне сказал Грачев. Так вот, отвечаю с конца: Грачев был очень удивлен и сказал мне, что я дурак. И только тогда, когда я ему честно, в глаза ответил, что не могу служить в армии, которая стреляет в свой народ… В моего сына стреляла… Нет, я не могу служить в такой армии.
– Армия стреляла не в народ! – рявкнул на меня Грачев, – армия стреляла в преступников! Мы выполняли приказ