К слишком любопытным и сплетникам он относился с куда большей брезгливостью, чем к бездарям. В те дни он несколько раз ночевал на службе.
Однажды явно не выспавшийся, с розовыми, цвета вареных креветок, белками глаз и серебристой, почти свинячьей щетиной на щеках, он забрел ко мне чтобы попросить кофе. Он говорил, что за последнюю неделю уже выпил месячную норму. В его усталых глазах поблескивала какая-то тайна. Это интриговало меня. В тот раз Гартин, видимо, не выдержал, чтобы хоть немного «выпустить пар». Я уже знал: если он садился в кресло напротив, закуривал сигарету, смачно затягивался дымком и спрашивал: «Старик, а как ты думаешь?» – это значило, что его мучили какие-то очень серьезные сомнения. У многих наших офицеров была эта привычка – проверять состоятельность своих мыслей и выводов с помощью мозгов сослуживцев. Чем чаще это делаешь, тем меньше пускаешь мыльных пузырей в документах для начальства. Несколько голов всегда умнее одной.
Гартин сел в кресло, закурил, посмотрел на меня устало-хмурыми глазами и сказал:
– Старик, а как ты думаешь… Допустим, если… если наши танки придут в Москву. Народ поддержит?
Тут я все понял.
Этот его вопрос наполнил меня каким-то атомным радостным восторгом (а тайна частых визитов Гартина в Кантемировскую и Таманскую дивизии мгновенно раскрылась!).
Я был убежден, что народ армию поддержит. Сколько можно уже терпеть этот горбачевский бардак! Хотя, конечно, народ-то пошел разный, говорил я Гартину. Возможно, кто-то будет и под танки ложиться, и бутылки с зажигательной смесью в них швырять. На худой конец – гнилые помидоры. Но ведь главное – что миллионы иссохлись без порядка!
Я заводился с каждым новым словом.
Я уже видел танки на улицах: алые розы сыплются на зеленые броневые башни и закопченные трансмиссии. Миллионы москвичей радостно ликуют, а счастливые офицеры и солдаты несут на руках детей с маленькими красными флажками. И салют – обязательно будет невиданный салют! Может, даже лучше того, что был в мае 45-го. И московские старушки будут украдкой крестить по своей милой привычке наших бравых воинов и плакать от счастья…
Это я много позже думал о том, что и полковники в иные моменты бывают романтично-дураковатыми детьми.
А тогда Гартин недоверчиво глядел на меня смертельно усталыми глазами и стеснительно позевывал.
– А с тобой не скучно будет на нарах сидеть, – мрачно сказал он. – Сладко поешь, человек на воздушной подушке… Ты не забыл случайно, для чего армия предназначена?
19 августа