С весны 1745 года начались также приготовления к празднованию моей свадьбы. Мне было отвратительно слышать, как упоминают этот день, и мне не доставляли удовольствия, говоря о нем.
В первую неделю Великого поста, когда я готовилась к говенью, я перенесла сильную тревогу. Однажды утром, около десяти часов, я пошла к матери и нашла ее без сознания распростертой на матраце на полу посреди комнаты, ее женщины бегали туда и сюда, граф Лесток был возле нее и казался сильно смущенным. Войдя, я вскрикнула и хотела узнать, что с ней случилось. С большим трудом я узнала, что она из предосторожности хотела пустить себе кровь, что когда хирургу не удалось сделать кровопускание ни на одной руке, он захотел сделать это на ноге, но из-за своей неловкости не сделал этого ни на той ни на другой. Мать, боявшаяся, впрочем, кровопускания, упала в обморок, и долго уже мучились, чтобы привести ее в чувство.
Я послала за докторами и хирургами; наконец она очнулась, и они приехали уже после. Когда мать пришла в себя, она приказала мне идти в свою комнату. Тон и вид, с которыми она мне это сказала, дали мне понять, что она была сердита на меня; я сильно плакала и повиновалась ей после того, как она повторила свое приказание. Я обратилась к мадемуазель Каин, чтобы узнать причину гнева матери, которую напрасно старалась отгадать. Каин сказала мне: «Я ничего об этом не знаю, она и на меня сердится с некоторых пор». Я просила ее постараться узнать то, что касается меня; она мне обещала это и прибавила: «Люди, которые ее окружают, слишком много вбивают ей в голову против всех. Ее связи не нравятся императрице. Я хотела сказать ей правду, но не смею больше к этому возвращаться, мне не доверяют».
Я старалась ухаживать за матерью как только могла, и, казалось, она смягчилась ко мне, но больше ни ногой не бывала в моей комнате и разговаривала со мною только о вещах безразличных. И то и другое не могло быть незамеченным.
Мы очень мало видели императрицу, хотя каждый вечер около шести часов мы отправлялись так же, как в Москве, в галерею ее покоев; но, кроме воскресений и праздников, она не выходила из своих внутренних апартаментов и большею частью спала в эти часы, или считалось, что спит. Ночь она проводила без сна с теми, кто был допущен в ее интимный круг, ужинала иногда в два часа пополуночи, ложилась после восхода солнца, обедала около пяти или шести часов вечера и отдыхала после обеда час или два. Тогда как нас с великим князем заставляли вести самый правильный образ жизни: мы обедали ровно в полдень и ужинали в восемь часов, и всё было кончено в десять. Великий князь иногда заходил вечером в мои покои, но у него не было никакой охоты приходить туда: он предпочитал играть в куклы у себя. Между тем ему уже исполнилось тогда семнадцать лет, мне было шестнадцать; он был на год и три месяца старше меня. Однажды, когда в покоях императрицы я беседовала некоторое время с графом Петром Шуваловым, жена которого