Словно по наитию она юркнула под арку между домами и оказалась в просторном дворе, обрамлённом, как крепостной стеной, тылами многоэтажек. По периметру хоккейной коробки, которую пришлось обогнуть, приткнулось множество иномарок; возле одного из подъездов собралась уже порядочная толпа мужчин и женщин со скорбными, багровыми от холода, а потому плохо узнаваемыми лицами. Не во всех семьях, но ещё соблюдалась традиция – выносить покойного проститься с домом, с соседями и друзьями, дать возможность сказать несколько добрых слов тем, кто не сможет проводить до самого кладбища. Правда, в этот раз прощание не затянется: распорядитель уже трёт пунцовые щёки, его команда нетерпеливо подпрыгивает у распахнутых дверей машины-катафалка, из которой проглядывает красный бархат траурного постамента и угадывается зелень соснового лапника…
Регина и не заметила, как оказалась неподалёку, за спинами их с Игорем сослуживцев. Не сколько из стремления скрыть лицо, сколько защищаясь от холода, она натянула поверх шапочки просторный капюшон, зарылась в мех так, что лишь глаза наружу торчали. Впрочем, захоти она и впрямь остаться неузнанной – попытки эти оказались бы ненужными. Присутствующим было не до опоздавших: дружно вздохнув, они устремили взгляды на выплывающую из широко распахнутых дверей подъезда лакированную тёмную крышку гроба. А затем и на сам гроб.
Толпа чуть подалась вперёд, обступила специальный постамент с печальной ношей. Просветов меж фигур, облачённых в шубы и дублёнки, не наблюдалось, и Регина невольно подалась в сторону. Ей и хотелось увидеть Игоря, до какого-то жадного болезненного любопытства – узнает она его или нет? – и было боязно, как девчонке, замешанной в чём-то постыдном. В то же время кто-то другой внутри наблюдал за её метаниями бесстрастно, холодно, просто дожидаясь окончания тягостного действа.
Неподалёку взвизгнули тормоза. Хлопнула дверца. Машинально Регина обернулась…
…и оцепенела, судорожно вцепившись в капюшон, не замечая, что руки, сведённые в кулаки, начинают мелко трястись.
Печатая шаг по звонкому промёрзшему асфальту, к расступающейся толпе приближалась… она сама. Регина Литинских. Только не русоволосая, а ярко-рыжая, ослепительно-рыжая, с зелёными, горящими нездоровым мрачным светом, глазами, в развевающемся изумрудно-золотом бурнусе и с каким-то скипетром в руке… Отчего-то этот скипетр показался Регине самым ирреальным в происходящем, она так и впилась в него взглядом, будто он был самым что ни на есть величайшим свидетельством