При этих словах Тараканов сочно хохотнул, приятельски шлепнул распетушившегося матроса и крепко отхлебнул из фляжки.
– Опять ты ее жрешь, поганую? – Палыч негодующе поглядел на Тимофея, потом на Андрея Сергеевича, но тот о чем-то говорил с Джессикой, не выпуская из-под прицела берег.– Верно отче глаголил, не к ночи будь помянут, покойник: балуешь ты, Тимоха, а народ скорбит от тебя. Так всё и есть, в точку.
– Не винно вино, а укоризненно пьянство. На-ка, сынок, лучше хлебни, всё кровушке веселее… У тебя хоть задор перед смертью вырастет, на, на, не слушай старого… Ему-то я шиш предложу. Пусть лучше из реки зачерпнет… – Кирюшка охоче ухватился за обшитую кожей фляжку и замужичил сгоряча водки так, что сам Тимофей повел бровью: – Да ты, паря, не пьешь, а умываешься ею… Будь, будь тебе… Глядь, растащило. Ну-к, дай сюда…
– Ну, сколь мы еще будем прислухиваться да бояться их? Вашескобродие? – Соболев напряженно глянул на капитана.– Где же они? Поди, испужались? Уж чой-то больно лениво покуда стреляют.
– Этого достаточно, чтобы нам налечь на шесты.
* * *
Индейцы действительно боле не объявились, но Тараканов, щуря на закатном солнце глаза и берясь за брошенный шест, со знанием дела заметил:
– Не пуль они наших спужались. Задумка, по всему, у них, значит, есть против нас… Вот только б ее раскусить еще, вашескобродие.
Меж тем сильное течение реки продолжало сносить плот, и мужчины, сгибая шесты как луки, тычок за тычком старались направить плот к середине реки.
Туманный берег остался далеко позади, слившись с горизонтом, а впереди была только вода…
Шесты давно не касались дна, но беглецы продолжали напрягать руки, пытаясь ослабить ход бревен, которые стремнина неуклонно несла к широкой голубой дельте реки.
Раскисшие от воды сапоги всякий раз оскальзывались на сырой, почерневшей коре; из-под шапок катился пот, заливая глаза теплыми едкими струйками. Не легче было справляться с плотом и тогда, когда, наконец, через два часа показались береговые пороги. Люди падали от усталости на четвереньки, пестря бревна содранными в кровь ладонями. Вцеплялись в шесты пальцами и, больно упираясь разбитыми коленями, поднимались, ругались, харкали спекшейся слюной и снова боролись за жизнь, обходя мрачные черные камни, вокруг которых бурлила и пенилась вода, упреждая путников о грозной, таящейся опасности.
После очередного такого обходного маневра, который моряки меж собой называли непременно «обрезать корму или нос»52, Андрей услышал сзади свистящее, захлебистое дыхание Палыча. Старик окончательно выбился из сил. Преображенскому стало стыдно и жаль ставшего за многие годы родным денщика. Утираясь обшлагом изодранного кафтана, он обернулся и успел подхватить под локоть Палыча, шатко поднимавшегося по ускользающим из-под ног разболтавшимся бревнам. Но, к удивлению капитана, вместо благодарности и обычной ласковой воркотни вестовой растопырил покрытые мелкой водяной пылью усищи и не