Фатум. Том второй. Голова Горгоны.. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский

на нижней лестнице не может рыться в верхних ящиках. Эй, и заберите это. Он опозорил меня, – трость коснулась красной от крови щеки Рэя, затем брезгливо отдернулась прочь и застучала на выход.

      Через два дня «Горгона» как волчица отряхнулась от засевшего в ее шкуре свинца, пополнилась людьми и, помахав черным гюйсом тающим в дымке островам Королевы Шарлотты, стремительно двинулась на юг. А еще через день, не доходя до пролива Хуана де Фука, напала на след «Северного Орла».

      Глава 3

      – Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

      – Настойчив, гостенек! Чем не татарин под Рязанью?

      Взволнованные офицеры пристально вглядывались в силуэт преследующего их уже четвертые сутки зловещего корабля. На палубе взялась тишина ярче дуэльной. За бортом волны продолжали лениво, но мощно бить своей грудью о медь обшивки, и брызги всякий раз взлетали веселым фонтаном, сыпались на палубу шумливо, словно весенний дождь.

      Андрей Сергеевич опустил старинную, в медной оправе подзорную трубу. И без того на душе было тесно и гадко, точно необходимо было разорвать какое-то кольцо, сковавшее душу, а теперь… Он распахнул ворот и крепко потер ладонью грудь. Клочья мыслей, обрывки непонятных фраз, лица людей, виденных когда-то, тени и серпантин ситуаций горячечно сплетались в гордиев узел⁷³, вертелись и не выходили из головы. «Дьявольский бриг! – он, конечно, узнал его, но не хотел верить. – Висельник Гелль! Господи, убереги!» И вновь перед глазами закувыркалась кармановская корчма и дом, объятый огнем, и жуткий ночной визитер, хрустящий золой на чердаке. Нужно было принимать решение, но на душе – пустота и хаос. Всё опрокинуто, выжжено под корень, будто чрез душу прошел смерч. «А я-то, глупец, полагал, фрегат – мое надежное укрытие, на коем способно укрыться от окружающего безумия…» – в мозгу застряла стальным обрезком мысль о невозможности изменения рока. Думы продолжали свой ход, и рано было говорить о прозрении, но постепенно зрела идея, наливаясь все явственнее, сплетаясь кольцо за кольцом, точно кольчуга.

      – Андрей Сергеевич… – тихо-тихо прозвучало рядом.

      Преображенский внутренне вздрогнул. Голос Гергалова долетел до него как незримое острое жало. И тотчас сердце засаднило, как саднит порез осокой.