записанный на лающей пластинке.
Хрустит улов, сквозь снега выдох-вход,
замедленно, как в хронике прибытий
незримых нам, но прочных, поездов,
пророков и узлов, витий, распитых
стаканов – боже! как же он хрустит
в глазу у света, а иных событий
не ожидается и вытянута сеть —
блестит, как дверь, на затемнённом свитке,
сворачивается в небо, как ладонь,
и оживает в чёрно-белом свисте,
где ты стоишь под неба высотой,
как небо – с головою непокрытой.
«До сортировки суживаясь, выдох…»
Нине Александровой
До сортировки суживаясь, выдох
вагоном [а точней, что – псом] снаружи
в себя глядит – не то чтоб обнаружил,
но – удивлён – и это стыдно, но —
окно закрыто,
человек летает
и из костей пёс небо собирает:
– расти и падай, если невозможно —
так дерево растёт и ты расти,
сгущая выдох в земляную сажу,
в могилу, что пройдём мы, но не сразу:
в начале – выдох, после – сортировка,
а далее – лишь небо и сады.
Лабиринт
Если созвездия в нить расплести,
чтобы идти, умножаясь, сквозь воды,
чтобы покинуть зимы лабиринт,
что задыханьем в неё был утроен:
можно расслышать, как рыбные лбы
– трескаясь в льдах – расплетают глубины
в жажду, что запечётся во рту
яблоком воздуха, света, мороза —
там, где круги остаются на тьмы
сумерках – словно от лодки заноза.
Слышишь, как тени стучатся из льда,
и ледоход прибивает к Харону
сквозь все созвездья, что ты извлекла
с пряжей вины из винтов Ахерона —
это не скорбь, а лишь скорости скарб
или чертёж, что начертан прибоем —
там, где осталась одна высота —
в букве, умолчанной нами, стрекочет
и вынимает свой глас из сверчка,
и над водою его кровоточит
белое эхо. Возьмёшь его нить —
кто в ней мерцает и плачет над нами? —
смотрит в тебя, изгибается в
выдох и рыбу, но скоро – отпрянет.
«у ворон собачья голова…»
у ворон собачья голова
снег и свет и много что ещё
я иду к ногам их весь припав
словно электричества кольцо
кто в неё посмотрит из меня
кто её запишет на листок
и дохнёт сквозь небо на меня
словно в запотевшее стекло
«вот извлечёшь меня из голоса …»
вот извлечёшь меня из голоса —
душа немногим больше волоса
вся покрасневшая лежит,
как бездна, что разъята снегом —
вокруг себя смыкает веко
и темноту,