Вскорости у меня уже были собранные следующие вещи: табурет с подпиленной ножкой, две книжные полки без петель, коробка ржавых гвоздей, два треснувших горшка из под герани, латунный чайник без ручки, три медных подсвечника и – особый предмет моей гордости – старые часы с кукушкой с двумя гирьками-шишками на цепи, которыми я любовался не меньше, чем фигурками старика и рыбака. Кукушка уже давно не желала вылезать из своего окошка, но я твёрдо решил починить часы – как только запущу отсчёт времени, поселившись в своём новом жилье.
Через некоторое время Лесовой сообщил мне, что начал потихоньку рыть яму для неглубокого фундамента в ранее обговоренном нами месте – недалеко от его конюшни, за ручьём, а ещё через пару недель, он сказал, что нашёл мастера Степана Веригу, и, хотя тот встретил его неприветливо и отнёсся к его расспросам с большим подозрением, Пётр Петрович всё-таки уговорил Степана принять меня и обсудить с ним моё дело. Когда Степан сам его оповестит – занят был по горло.
25
Несмотря на то, что многие его подчинённые считали монотонное бормотание капитана Кобаяси частью психологического давления на собеседника, настоящая причина такого поведения была проста – в глубине души Кобаяси считал себя поэтом-хайдзином. Он был уверен, что его дар был так же силён, как и у его знаменитого однофамильца, и даже имя, имя у него было созвучно гению поэзии прошлого – потому что тот был Кобаяси Исса, хотя при рождении его нарекли Нобуюки, а капитана звали – Кобаяси Эйси. И подобно своему великому предшественнику, Кобаяси Эйси вёл журналы-дневники и писал в них хокку, дополняя их хайгу – рисунками и пояснениями. А главным в хокку был, конечно, ритм. Ритм нерифмованных пятнадцати слогов. Вот их-то постоянно и бубнил капитан, чтобы не сбиться с эталона. Причём, чтобы этого не случилось, он сочинял хокку на ходу, а когда свои не получались, бубнил строки великого Иссы, как бы стараясь никогда не терять с ним сакральной связи.
Снова весна.
Приходит новая глупость
Старой на смену.
Бормотал, почти не раскрывая рта, Кобаяси, когда ему приходилось иметь дело с особо тупым подчинённым. Если кто-то из вышестоящих уж очень донимал его придирками, он саркастично цитировал себе под нос другое хокку:
Вот радость-то!
Первый день года, и первый комар
Меня укусил.
Если у него было неважное расположение духа, он находил утешение в таких философских строчках непревзойдённого мастера:
Так я и знал наперёд,
Что они красивы, эти грибы,
Убивающие людей!
Если хотелось мысленно пошалить, Кобаяси гудел шутливое:
Кровельщик.
Зад ему обвевает
Весенний ветер.
А из своего очень любил следующее:
Шелест бумаги.
Скользит в тишине перо.
Эйси снова