– Ты что там в рот воды набрал? Разве не нравится? Вон какая изба – почище даже, чем у артельских.
– Пётр Пётрович, ты это… извини меня…
– Это за что же?
– Да за то, что я просил тебя помочь, а выходит, что ты сам всё сделал, пока я на печи сидел.
– Ну и на печи! А ежели и на печи? Тебе положено. Ты – раненый был человек, вот тебе и положено – на печи… а мы люди привыкшие… Я тебе так скажу, Аким, – Лесовой помолчал и похлопал бревенчатый сруб, – сначала и слышать про работу не хочешь. Потом любопытствуешь – получится ли, крутишь, вертишь в мозгах, привыкаешь вроде, а потом тык да тык лопатой – и вроде ничего, идёт. А там уж и самому приятно, что там, где ранее ничего не было, что-то путное вырастает. Вот и я так – тык да тык… Увлёкся маленько… Ребята тож – пришли, за топоры ухватились – за уши не оттащишь. Хороши!
Я слушал Лесового и рассматривал строение: теперь его нельзя было назвать хижиной. Да для меня это был почти дворец! Мы зашли внутрь – впереди была вырублена маленькая прихожая. Затем дверца в комнатку. И наконец само помещение: потолок хоть и невысок, а пространства достаточно. Лесовой как будто продолжил мои мысли вслух:
– Тут и стол можно поставить с инструментом, и окно вон большое, чтоб света хватало. А вон там – поодаль – и лежак какой-никакой поставим. Пол ещё земляной, правда, но это не беда – ребята за два приёма настелют. А тут и погребок можно вырыть.
– Да зачем Пётр Петрович, я же не собираюсь здесь жить! Грибы, что ли, солить буду?
– Да, ты прав, это я так, про себя подумал. Погребок, он ведь всегда в хозяйстве пригодится.
Обратно мы шли с Лесовым через его конюшню. Я радостно поковылял со своей тросточкой к знакомому стойлу. И сразу как будто почувствовал – что-то не так. В стойле Русалки не было. Я оглянулся – и в загоне не привязана, как бывало, и на лугу, что рядом с конюшней – не видно. Где же она? От нехорошего предчувствия меня даже пот прошиб. Вот и Лесовой сзади подоспел. Кашлянул нехорошо. Нет. Пожалуйста, господи, только не это. Я повернулся к Лесовому. Он снял картуз, голову опустил. Молчит.
– Я и сам уже вторую неделю… сам не свой, – нескладно начал Лесовой. – Нет её тут, Акимка. Не ищи. Нету раскрасавицы моей. Померла… Неделю назад. Что ты будешь делать, – он тяжело вздохнул. – …Годы! Ох и любил же я её, – его голос дрогнул.
Он стал неловко крутить папироску. Табак то и дело просыпался, от его дрожащих пальцев крошки летели во все стороны.
Я замер. Русалка. Рыжая моя. С тобой прошло всё моё детство… В стойле как будто ещё задержался запах её тёплого тела, в ушах привычно звучало недовольное пофыркиванье – совсем недавно я ещё