И вот приблизились ее последние дни. Зная, что Саша умирает, Жуковский прислал своей крестнице письмо, которое многим может показаться по меньшей мере странным, а кому-то и жестоким, но в нем весь Жуковский. Это письмо не что иное, как благословение на смерть. «Нам должно лишиться тебя, – писал поэт. – Твоя жизнь была чиста… Иди по своему назначению! Благословляю тебя! Я знаю, что ты спокойна и светла»[130]. На что уже умиравшая Светлана ответила: «Скажите ему, что он вечно будет занимать в моем сердце место отца, брата и друга»[131].
Последние часы Воейковой описаны другом Жуковского немцем К. К. Зейдлицем в письме к поэту Ее смерть была той самой «безболезненной, непостыдной, мирной кончиной», о которой молится Церковь. Утром Саша попросила позвать священника и сказала: «Ах, как бы я хотела умереть сразу же после Причастия». «За полчаса перед Причастием, – писал Зейдлиц, – она велела поставить перед собой образ Божией Матери. Читались псалмы, дети и домочадцы стояли на коленях. После Причастия и соборования говорила детям незабвенные слова утешения, благословила их, отсутствовавших родных и знакомых, простилась с присутствующими, и все это поистине как-то божественно-вдохновенно. Голос у нее был ясный, щеки разрумянились, она приподнялась на кровати. Когда, утомленная, она снова упала на подушку, то, пламенно прижав к губам образ Божьей Матери и держа в руке свечу, она громко прочла молитву. Вскоре наступила в комнате тишина, только рыдание окружающих прерывало торжественное, безмолвное ожидание. Вдруг ближайшие церковные часы пробили два часа. «Два часа, – сказала она своим детям, – каждый раз, как услышите, что часы бьют два раза, вспоминайте меня и мои последние слова». В самые последние минуты жизни она, по словам Зейдлица, «время от времени открывала ясные глаза, чтобы взглянуть на заснувших детей. “Оставьте их спать до завтра”, – сказала она, до последнего вздоха заботясь о них»[132].
«Жуковский сделал сегодня восхитительное сравнение, – писала некогда Светлана в своем дневнике, – между следом, который оставляет лебедь на воде, и жизнию человека, которая должна всегда протекать бесшумно, оставляя за собой светлый и сияющий след, взирая на который отдыхает душа»[133]. Именно такой светлый и сияющий, хоть и почти неразличимый в исторической перспективе след оставила