Иван вернулся домой поздним вечером того же дня. Его не мобилизовали по семейным причинам: у Кати оставалось на руках шестеро детей, один меньше другого. Утром, чуть свет, он отправился на сенокос. Работал почти без передышки, стараясь сам доделать всё то, что не успели завершить ушедшие на фронт односельчане. Вокруг по-прежнему было до звона в ушах тихо, и эта настороженная, притаившаяся тишина угнетала душу, до боли щемила сердце: что же будет дальше?
Тёплым и ясным июльским утром на хутор Ломы нагрянули немецкие мотоциклисты. Они ворвались в избы и, щелкая затворами автоматов, подчистую забрали почти все запасы продуктов.
С этого дня для Голубева и для всех его односельчан начались долгие, тяжёлые дни фашистской неволи. Иван Дмитриевич попытался было завязать связи с партизанами, но их отряды, однажды появившись у станции Молоди, надолго ушли в другой район, совершая глубокие и затяжные рейды. Но и этого одного появления народных мстителей оказалось достаточным для гитлеровцев, чтобы дотла сжечь хутор Ломы, а его жителей жестоко избить и арестовать. На долю Голубева выпали ещё более тяжёлые испытания. Едва Иван Дмитриевич вышел из заключения, как вдруг глубокой ночью его и старшего сына Михаила вновь схватили гитлеровцы и отправили в Псков, в концентрационный лагерь. Побег из лагеря спас их от неминуемой отправки в Германию. До дома оставались считанные километры, но немецкие ищейки напали на след патриотов и заточили Голубевых теперь уже в лагерь строгого режима.
Несколько месяцев Иван Дмитриевич и Михаил пробыли в этом страшном аду. Но однажды, в глухую и дождливую осеннюю ночь, они нашли лазейку в проволочных заграждениях и выбрались на волю. На этот раз – окончательно.
Отец с сыном добрались до деревни Углы, разыскали семью. Вскоре Голубев вновь исчез.
Наступили холода, стало подмораживать, а Иван Дмитриевич в густом сосновом бору строил землянку за землянкой: здесь, на всякий случай, можно было бы надёжно укрыть всех жителей Углов, у которых к тому же квартировали и семьи из сожженного хутора Ломы.
Но землянки не понадобились. Вскоре по деревне Углы пронеслись советские «тридцатьчетвёрки». Иван Дмитриевич горячо обнял первого встреченного им молоденького солдата, который держал в руках ещё не остывший от долгой стрельбы автомат.
А на другой день Голубев собрался в военкомат, не ожидая ни повестки, ни иного другого приглашения. Пошёл сам. Катя собрала мужу кружку да ложку, положила в холщовый мешок кусок чёрствого хлеба и щепотку соли.
– Вот и всё, – села она рядом с Иваном, бледная, без кровинки в лице.
Босоногие ребятишки, сбившись в кучу, таращили свои глазёнки на отца. Иван поднялся, взял на руки и расцеловал каждого. Взглянул на жену: по её осунувшемуся восковому лицу ручейками текли слёзы, в глазах застыли отчаяние и страх. Она бросилась в протянутые руки Ивана, прижалась