Словно капля на крыле
В дождь попавшего дрозда.
Где же ты, душа моя?
Вдалеке иль взаперти?
Ты дотронься: вот он я!
Размышляю: где же ты?
Мой измученный зверёк.
Обгоревшая тетрадь,
Видишь, как я занемог
И устал тебя искать.
С кровью яркой уголёк
Подкосил наверняка.
Я сжигал тебя, как мог,
Но – клянусь – не сжёг пока.
Грязно пальцами листал,
Грузно встав из-за стола.
Хорошо, что не продал,
Хоть, признаюсь, мысль была.
Успокойся и уймись.
Не исчерпан в сердце стыд.
Не казнит Господь за мысль.
Или всё-таки казнит…
На дворе дождишко редкий
Сыплет прямо на отца.
Он сидит на табуретке,
Чуть пообок от крыльца.
Он печален, как собака,
И седой, как Дед Мороз,
Он вот-вот готов заплакать,
Да, видать, стыдится слёз.
Рвусь отчаянно и смутно,
Безотчётно, как в бреду.
«Пропусти! – кричу кому-то, —
Дай-ка я к отцу пройду.
Видишь, там отец мой ро́дный!
Одинок и изнурён.
Может, он сидит голодный,
Может, выпить хочет он».
Он пускает кольца дыма
Удивлённо в небосвод.
Ни страны своей родимой,
Ни меня не узнаёт.
Пропусти, страна родная,
Не толкай так больно в грудь.
Может, он меня узнает…
Может, вспомнит как-нибудь.
Дышит воздухом чистым и песни поёт
Мой воспитанный, умный, красивый народ.
Подметает дворы, собирает плоды,
Запускает мальков в голубые пруды.
Только лебеди тихо плывут по прудам,
Только солнце скользит по тяжёлым плодам.
Но с далёкой поры, но с Проклятой горы
Дует ветер сквозь щели из Чёрной дыры.
И, дыханьем его потревожен чуть свет,
Просыпается старый и вредный поэт.
И опять начинает своё колдовство
Обречённая вредная муза его:
«Ни кола ни двора, ни двора ни кола.
Где Россия была, там трава поросла.
Мы возьмём по травинке на память себе,
Мы пройдём по тропинке к чужой городьбе.
Постучимся и крикнем: „Эгей, пособи!“.
И чужие собаки сорвутся с цепи…».
Мой народ, старика дураком не считай.
У него в холодильнике рыба минтай
И от грусти надёжное средство.
Ну, а ежели мало тебе, погляди,
И авось разглядишь на тщедушной груди
Два значка за культурное шефство.
Не смолкает в ушах его шелест знамён.
Запугали, видать, командиры.
Слишком долгую очередь выстоял он
За струною для собственной лиры.
И никак старика невозможно винить
Лишь за то, что с эпохой не спелся.
Слишком долго тебе его надо кормить,
Чтобы