А через полчаса, все еще в пижаме, но на этот раз в старых мокасинах, Милли начала обзванивать пятерых членов комитета.
Первым был министр по внешним сношениям. Артур Лексингтон весело заметил:
– Конечно, буду, Милли. Я весь вечер заседал – какая разница, одним заседанием больше или меньше? Кстати, вы слышали сообщение?
– Да, – сказала Милли, – оно только что прозвучало по радио.
– Предстоит приятная поездка в Вашингтон?
– Все, что я вижу в этих поездках, – сказала Милли, – это клавиши моей печатной машинки.
– Надо вам как-нибудь поехать со мной, – сказал Лексингтон. – Мне вообще не нужна пишущая машинка. Все свои речи я пишу на обороте сигаретных пачек.
– Звучат они куда лучше многих, которые написаны как положено, – сказала Милли.
– Это потому, что я никогда не волнуюсь. – И министр по внешним сношениям хмыкнул. – Начать с того, что я убежден: как бы я ни выразил свои мысли, ситуация хуже не станет.
Милли рассмеялась.
– А теперь мне надо идти, – сказал Лексингтон, – в нашем доме сегодня великое событие – я завтракаю с детьми. Они хотят посмотреть, насколько я изменился с тех пор, как они меня в последний раз видели дома.
Милли улыбнулась, представив себе, что это будет за завтрак сегодня утром в доме Лексингтона. Скорее всего близкий к бедламу. Сьюзен Лексингтон, которая была секретарем своего мужа много лет назад, славилась своим неумением хозяйничать, но семья, когда министр был дома в Оттаве, казалась очень сплоченной. Подумав о Сьюзен Лексингтон, Милли вспомнила кое-что, сказанное ей однажды: разные секретарши живут по-разному – одни спят с начальником и выходят за него замуж, а другие стареют и изводят себя. «До сих пор, – подумала она, – у меня все иначе. Я не постарела, но и не вышла замуж».
Она могла бы, конечно, выйти замуж, если бы ее жизнь была менее связана с судьбой Джеймса Хоудена…
Десяток лет назад, когда Хоуден был лишь членом парламента на задних скамьях, хотя и считался яркой, преуспевающей фигурой в партии, Милли, его молоденькая секретарша на полставки, слепо и безумно влюбилась в него – до такой степени, что мечтала лишь о том, когда наступит новый день и она насладится его присутствием. Ей было тогда немногим больше двадцати, она впервые уехала из своего дома в Торонто, и Оттава открыла перед ней волнующий, бурлящий мир.
Он показался ей еще более захватывающим в тот вечер, когда Джеймс Хоуден, догадавшись о ее чувствах, впервые овладел ею. Даже теперь, десять лет спустя, она помнила, как все было: ранний вечер; в палате общин – перерыв на ужин, а она занимается разбором почты Хоудена в его парламентском кабинете, когда он тихо вошел в комнату. Ни слова не сказав, он запер дверь и, взяв Милли за плечи, повернул к себе. Оба знали, что член парламента,