«На устах у них всё время маккавейцы, и они хотят походить на них».
Шумное собрание оставило Кафку равнодушным. «Я присутствовал на съезде сионистов, – писал он Фелиции, – с таким ощущением, как будто это было совершенно чуждое мне событие, я чувствовал себя стеснённым и расстроенным многим из того, что происходило». «Трудно представить себе что-нибудь более бесполезное, чем такой съезд», – сказал он Броду. В своих дневниках Кафка высмеивал Palästinafahrer, «палестинских ездоков», то есть тех, кто совершал путешествия в Палестину: «На устах у них всё время маккавейцы, и они хотят походить на них»16.
Находясь в Праге, среди противопотоков культурных течений, Кафка не менее Брода и его друзей-сионистов опасался окружающего антисемитизма. Как и они, Кафка слишком хорошо знал, что чехи видели в евреях немцев, а немцы – евреев. «Что они делали, – писал в 1897 году Теодор Герцль, – эти маленькие пражские евреи, эти честные торговцы средней руки, эти самые миролюбивые из всех миролюбивых граждан?.. Некоторые из них пытались быть чехами – и на них нападали немцы; другие, которые пытались быть немцами, подвергались нападению со стороны чехов – ну и немцев тоже»17.
Как и Брод, Кафка читал полные ненависти антиеврейские статьи в чешской газете Venkov («Деревня») и не раз сталкивался с «будничной» травлей евреев. Так, однажды вечером, когда Кафка посетил салон, хозяйкой которого была жена его начальника, один из её гостей заметил: «Вы что, и евреев пригласили?»
«В одном месте я даже вынужден был прервать чтение, сел на кушетку и расплакался, – писал Кафка Фелиции. – Я уже много лет не плакал».
Два пражских писателя имели несхожие характеры, у них по-разному сложились судьбы, но оба испытали горький опыт принадлежности к еврейскому меньшинству в пределах немецкоговорящего меньшинства внутри ещё одного, чешского меньшинства в неоднородной Австро-Венгерской империи, раздираемой центробежными силами соперничающих видов национализма. И оба на личном опыте ощутили рост антисемитизма, который сопровождал распад этой империи.
В декабре 1897 года, в возрасте четырнадцати лет, Кафка был свидетелем трёхдневных беспорядков в Праге. В течение так называемой «декабрьской бури» мародёры разрушали синагоги, грабили еврейские магазины и нападали на дома евреев, в том числе на дом Брода. «В моём доме тоже били окна по ночам, – вспоминал Брод. – Дрожа от страха, мы перебежали из детской, которая выходила на улицу, в спальню родителей. Я и сейчас помню, как отец выхватил из кроватки мою маленькую сестру а утром на её постельке нашли большой булыжник, выломанный из брусчатки».
Два года спустя, в 1899 году, Кафка внимательно следил за делом Леопольда Хилснера, молодого еврея из городка в Богемии, обвинённого в ритуальном