От этой страшной мысли Лотту передернуло сильнее, чем от трамвайной тряски.
– Послушайте, – мегера, видно, решила не оставлять девушку в покое, – вы, возможно, не в курсе, но на той остановке, на которой вы вошли, находится последняя жидовская больница в Германии. Наши говорят, что именно оттуда евреи наводят на Берлин английские бомбардировщики. Попомните мое слово, когда весь Веддинг будет лежать в руинах, эта больница по-прежнему будет невредима. Гестапо уже давно к ней присматривается, но она, шайсе, подчинена Адольфу Эйхману, а тот – лично фюреру! Кто ж ее тронет!
Лотта уже с интересом присматривалась к старухе, даже не заметившей, что давно несет откровенную ересь.
– Вы, фройляйн, еще очень молоды, – уже на весь вагон возмущенно кричала она, – поэтому у вас еще отсутствует расовый инстинкт, расовое чутье! И у многих немцев оно утрачено навсегда, – от нее пахло казенными эрзац-сигаретами и эрзац-кофе, и еще чем-то очень похожим на вонь общественного туалета. – Немцы перестали чувствовать рядом с собой врагов! Они не отличают их от своих и даже встают на их сторону. По сравнению с утратой расового инстинкта даже поражение под Сталинградом – детская болезнь! Евреи этим вовсю пользуются. Но у меня-то на них собачий нюх! Момент, момент! – схватила она Лотту за рукав, видя, что та собирается встать. – Я кое-что расскажу! До остановки еще далеко. Куда это вы так торопитесь?! Так вот, я работаю уборщицей на станции метро. Да! Всего-навсего уборщицей! Но я аккуратно плачу партийные взносы! Так вот, вчера вечером какая-то совсем юная фройляйн с разбегу заскочила в вагон, поскользнулась, дверь закрылась, и ей придавило ногу. Так с зажатой дверью ногой она и доехала до моей станции. Подумаешь, какая-то нога, когда целая армия погибла под Сталинградом! Ногу не оторвало и даже не раздробило, так… немного примяло. Но болело, видать, здорово: девчонка чуть не теряла сознание от боли. И при этом наотрез отказывалась от «скорой помощи»! Я сразу подумала: а чего она так боится и так спешит слинять с места события?! Все стали ее уговаривать вызвать «скорую» и не рисковать ногой. А она что-то бормочет про ночную смену, и что ее выгонят с работы, если опоздает хоть на минуту. И все ей поверили, шайсе, кроме меня! «Господа, – говорю, – с этой девушкой что-то не так! Мы должны вызвать не «скорую», а полицию! А для начала потребовать у нее аусвайс! Она – или шпионка, или еврейка! Или еврейская шпионка!» Но начальник станции велел ее отпустить, а мне заткнуться и продолжать чистить урны, а не сеять панику! Он, шайсе, тоже – член партии! И все разошлись очень довольные, что помогли спастись этой сучке!
До самой остановки трамвая Лотта и Рут слышали у себя за спиной угрожающее бормотание старухи с золотым партийным значком на груди:
– У меня чутье на евреев! У меня чутье…
Выйдя на платформу, Лотта абсолютно спокойно сказала трясущейся как в припадке Рут:
– Дорогая,