– И индейцы так же считают.
– Значит, индейцы – все равно что цыгане?
– Нет. Но насчет медведя они думают одинаково.
– Ну, ясно. Еще цыгане верят, что медведь – брат, потому что он ворует ради удовольствия.
– А в тебе есть цыганская кровь?
– Нет. Но я много их перевидал на своем веку, особенно после начала войны. Тут в горах их полно. У них не считается грехом убить того, кто не их племени. Они этого не признают, но это правда.
– Как у марокканцев.
– Ага. Но у цыган, хоть они и говорят, что это не так, есть много своих законов. Война многих цыган опять сделала плохими, такими, какими они были в старые времена.
– Они не понимают, из-за чего идет война, не знают, за что мы воюем.
– Это да, – согласился Ансельмо. – Они знают только, что сейчас – война и что можно убивать, как в старые времена, безнаказанно.
– А ты убивал? – спросил Роберт Джордан, чувствуя, что объединяющая их темнота и день, проведенный вместе, позволяют задать такой глубоко личный вопрос.
– Да. Несколько раз. Но радости мне это не принесло. По мне, людей убивать – грех. Даже фашистов, которых мы должны убивать. Я считаю, что есть большая разница между медведем и человеком, и не верю в цыганские байки про родство людей со зверями. Нет. Я против того, чтобы убивать людей вообще.
– Тем не менее ты убивал.
– Да. И буду убивать. Но если выживу, постараюсь жить, никому не причиняя зла, чтобы заслужить прощение.
– Чье?
– Кто знает? Раз у нас тут теперь нет ни Бога, ни Его Сына, ни Духа Святого, кто прощает? Я не знаю.
– У вас больше нет Бога?
– Нет. Эх, друг. Конечно, нет. Если бы Он был, Он бы никогда не допустил то, что мне довелось видеть своими глазами. Пусть уж Бог будет у них.
– Они утверждают, что Он с ними.
– Ясное дело. Мне Его не хватает, потому что меня растили в вере. Но сейчас каждый должен отвечать за себя сам.
– Значит, ты сам и должен будешь простить себя за то, что убивал.
– Наверное, – сказал Ансельмо. – Раз ты так просто это сказал, значит, так оно и должно быть. Только, есть Бог или нет Его, все равно убивать грешно. По мне, забрать жизнь у другого – поганое дело. Я, конечно, не отступлюсь, когда понадобится, но я – не Пабло, я другой породы.
– Чтобы победить в войне, приходится убивать врагов. Так всегда было.
– Это ясно. На войне мы должны убивать. Но у меня на этот счет есть свои мысли, – сказал Ансельмо.
Теперь они шли рядом в темноте, и он говорил тихо, время от времени оглядываясь.
– Я бы не стал убивать даже епископа. Даже какого-нибудь хозяина-кровопийцу. Я бы заставил их до конца жизни гнуть спину каждый день так, как мы ее гнули на их полях или в горах на лесоповале. Чтобы они поняли, для чего человек рождается на свет. Чтобы они спали там, где спим мы. Ели то, что едим мы. Но главное – чтобы они трудились. Вот это была бы им наука.
– А они выживут и снова подомнут тебя под себя.
– Смерть их все равно