Роберт Джордан отправился было вслед за ним, но передумал, вернулся, откинул брезент, взял по мешку в обе руки и, едва отрывая от земли, потащил их ко входу в пещеру. Поставив один мешок на землю, он отвел в сторону край попоны, придержал его головой и, снова подняв мешки за кожаные лямки, вошел с ними в пещеру.
Там было тепло и дымно. У одной стены стоял стол, на нем горела сальная свеча, воткнутая в горлышко бутылки, за столом сидели Пабло, три незнакомых мужчины и цыган Рафаэль. Свечной фитиль отбрасывал тени на стену за их спинами, еще не успевший сесть Ансельмо стоял справа от стола. В углу пещеры над открытым очагом склонилась жена Пабло. Девушка, стоя рядом с ней на коленях, мешала деревянной ложкой в чугунном котле. Вынув ложку из варева, она посмотрела на Роберта Джордана, остановившегося у входа; оттуда, в свете пламени, которое с помощью мехов раздувала в очаге жена Пабло, ему были видны лицо девушки, ее рука и капли, стекавшие с ложки в котел.
– Что это ты принес? – спросил Пабло.
– Свои вещи, – ответил Роберт Джордан и поставил мешки на небольшом расстоянии друг от друга в стороне от стола, где пещера расширялась.
– А чем им плохо было снаружи? – спросил Пабло.
– Кто-нибудь может в темноте споткнуться о них, – ответил Роберт Джордан и, подойдя к столу, положил на него коробку папирос.
– Я не хочу, чтобы динамит лежал в пещере, – сказал Пабло.
– Он будет далеко от огня, – ответил Роберт Джордан. – Угощайтесь. – Он прорезал ногтем большого пальца края картонной коробки с большим красочным военным кораблем, изображенным на крышке, и, откинув ее, пододвинул коробку Пабло.
Ансельмо принес ему табуретку с сиденьем из сыромятной кожи, и он подсел к столу. Пабло посмотрел на него так, словно собирался что-то сказать, но, видимо, передумал и взял папиросы.
Роберт Джордан подвинул коробку остальным. Он не смотрел на них, но краем глаза заметил, что один мужчина взял папиросы, а двое других – нет, все его внимание было сосредоточено на Пабло.
– Как дела, цыган? – спросил он у Рафаэля.
– Хорошо, – ответил цыган. Роберт Джордан догадался, что они говорили о нем, когда он вошел, потому