Воздух недвижим и без капли холодка.
И часовые через каждые десять шагов.
Она бредет по дворцу.
Он стоит у парапета террасы.
Смотрит на Город.
Она подходит сзади, становится рядом.
Долабелла.
Корнелий Долабелла.
«Что со мной будет?
Когда я вернусь назад?
Что будет с моими детьми?»
Все вопросы, которые она так и не задала Октавиану, закаменев под его взглядом, вырываются из груди.
Долабелла смотрит на нее.
Смотрит на женщину.
Смотрит на Царицу.
На жену двух римлян.
Опускает глаза.
Поднимает.
Смотрит в глаза.
«Ты никогда не вернешься.
И с тобой уже ничего не будет.
Ты увидишь детей в Триумфальном шествии и больше никогда».
Долабелла отворачивается к городу.
Она скользит коридорами дворца, неслышной, несуществующей тенью.
Тенью Птолемеев.
Эта ночь без сна.
Рассвет.
Утро, 12 августа 30 года до н. э.
Корзинка, фрукты.
Пальцы гладят свежие плоды, бездумно бегут по ним.
Шипение.
Черный шнур живым кольцом обвивает запястье.
Треугольная головка раскачивается, язык мелькает и исчезает в пасти.
Грохот подошв.
Грохот сапог, легионеры идут строем всегда, держат строй, даже когда бегут.
Удар.
Удар, удар, удар!
Двери трещат, и позолота сыпется с деревянных балок.
Удар!
Распахнутые настежь створки, легионеры рассыпаются полукругом за спиной Октавиана.
Холодные глаза.
Она чуть сжимает змею в руке.
Бросок.
Треугольная голова бьет в грудь, зубы оставляют ранку под ключицей.
Красные плащи сливаются в одно пятно, один длинный ряд.
Она думает, что ведет по ним взглядом, но он недвижим, замер в одной точке.
Человек в красном плаще.
Гигант.
Гребень шлема отбрасывает тень на стене.
Оживший Антоний.
С глазами Долабеллы.
Цезариона поймали и казнили.
И старшего сына Антония тоже.
Все остальные дети уехали вечером.
Уплыли на корабле, чтобы пройти в золотых цепях в Триумфальной колонне.
А потом нырнуть, окунуться в римскую жизнь в доме Цезаря.
Вырасти там.
И найти свою судьбу.
Глава 12. Октавиан Август
Ему было очень смешно.
Нет, конечно, на его бесстрастном лице и тень не промелькнула, но внутренне он хохотал, видя как она, такая же бесстрастная внешне, трясется от злости.
За полвека они научились понимать друг друга без слов, видеть насквозь, предугадывать не глядя.
Уж и не посчитать, сколько дней он смеялся, глядя, как она пытается убить Бога.
Его, то есть. Разве он не был Богом?
Он, при котором люди рождались, создавали семьи, рожали детей и умирали.
А он по-прежнему правил Миром, и казалось,