– Адже він єдиний у селi був не косоручка, – втолковывала она мне причину ее пагубной страсти. – Гарний хлопець. А я… що й казати, молода була… – возводила глаза к фотографии на стене. Сейчас смотрю на то самое место – прямоугольник побелки на тон светлее, чем вокруг. С той фотографии смотрела Белоснежка, с томным взглядом, с чернявой косой в руку толщиной.
– Бабушка, кто это? – спрашивала я.
Она смеялась. Хмыкала:
– Не здогадуєшся?
Смеялась. Не верила. Сложно было узнать. Разглядеть за набежавшими морщинами, за прозаической уютной бабушкой прежнюю красавицу.
– Тiльки прiзвище його не подобалось. Чур меня, Чурилова, – и хохотала.
Иду открывать погреб. Бренчу ключами. Не могу подобрать нужный. С горбатой спины погреба мы скатывались на старых бабушкиных счетах, железяки погнули. Бабушка гонялась за нами с хворостиной. Счеты были памятью о ее трудовом прошлом товароведа. Со временем костяшки-бусины осыпались. Я нанизала их на нитку и носила как ожерелье.
В погребе тихо и жутко. Начинаю мерзнуть в тонкой футболке. Пахнет гнилью. Ступени в скользкой плесени. Вторая дверь поддается с трудом, рассохлась, скрипит. Дергаю, заело. Сильнее, за кольцо. Железное кольцо вылетает из двери, и я лечу копчиком прямо на холодные ступени. Оставить дурное? Но один из покупателей наверняка полезет в погреб. Хочет стать виноделом.
Покупателей двое. Одному приглянулся большой дом и участок. У него девять детей. Трое своих, шестеро приемных. Большое хозяйство: корова, гуси, свиньи, кролики, куры. А у нас даже все загоны и клетки целы, подлатать хлев – и отлично выйдет. Но ему виноградник наш не угодил. Столько земли – и под пустую забаву. Будет корчевать.
Второй, наоборот, рад винишку. Сельский туризм его привлекает. Мечтает иностранцев на повозке с сеном катать, деревенские свадьбы показывать, вином домашним угощать. Беда в том, что городской он. Квартирный. На земле не жил.
Виноградник сажал дедушка. Бабушка скептически цокала языком:
– Не дочекаємося. Помремо, поки виросте.
Но дедушка повторял мудреные латинские слова: «In vino veritas, in aqua sanitas» (истина – в вине, здоровье – в воде). И укрывал, и подрезал, и поливал.
В погребе так и стоит старая винная бочка. Была еще одна, ее смогли продать, а эта прохудилась. Бабушка одна двести литров вина ставила. Помню, как мы с ней, едва сползались сумерки, мыли бочки. Из краников на землю текла кровавая вода с острым винным запахом. Я морщила нос. Конец восьмидесятых, сухой «горбачевский» закон.
– Немає у мене нiчого! – кричала бабушка, вставая на защиту собственности пухлой грудью. – Не роблю бiльше. Сiк дiтям тисну.
А ночью через забор передавали стеклянные банки и потные купюры. Даже милиционеры приходили тишком. Осторожные, сумеречные просители:
– Тiтко Надія, налийте баночку, ну будь ласочка.
Под виноградными