– Ирочка, ты что? Хочешь всем мальчишкам показать, что ты трусиха? Смотри, тут же вся улица!
И опять ее довод показался мне очень убедительным: серьги в ушах, больнее уже не будет, да и зрители одобрительно кивают, мол, молодец, терпишь!
Самогон, взятый для дезинфекции, оказался слабеньким – уши заживали долго. Моя матушка, приехав за мной в деревню, охнула от ужаса. По ее словам, ей хотелось отругать и меня и бабушку за столь безрассудный поступок, но родительница пожалела меня и решила не травмировать детскую психику дочери. Ну, а как бабуля оправдалась, не буду врать, не знаю…
В общем, серьги я стала носить с пяти лет. По странному стечению обстоятельств оказалось, что мои уши не терпят никакого другого металла, кроме золота. И в скором времени матушка купила мне красивые золотые сережки. Сестрица как в воду глядела…
Летних приключений у нас с сестрой было много. Остались добрые солнечные воспоминания и о той поре, и о бабушке с дедом. Светлая им память!
Странно, но я не жалею о том, что это золотое счастливое время прошло. ГЛАВНОЕ, что оно БЫЛО.
Нина Веселова
Долгие проводы
Мне было лет шестнадцать, когда в конце шестидесятых годов прошлого века после долгого перерыва я приехала из Ленинграда к родителям отца в маленькую костромскую деревушку. Все мне там казалось необычным, чарующим, заманчивым, память тихонько складывала в свои запасники то, что позднее пригодится мне в моей журналистской работе, что станет фундаментом чувств и взглядов на жизнь. Многое я потом напишу и о той деревне, и о других, но эти первые впечатления, при всей их неказистости, так и останутся самыми искренними и драгоценными. Самое прочное и важное во все века закладывают в нас наши добрые старики…
Я просыпаюсь от бряканья ухватов. Надо мной на потемневших досках потолка скачут солнечные блики. Русская печь приятно греет спину. Мне интересно, что рядом, на полатях, дозревают в валенках помидоры, как было и много лет назад. Заманчиво пахнет сушеной свеклой – детьми мы часто таскали ее тайком от бабушки вместо конфет. Огромная добрая печка таила для нас и другую прелесть: в глубине ее печурок, заткнутых старыми рабочими рукавицами, прятались дикие вяленые яблоки. Набив ими карманы, мы убегали из дому до вечера.
В выгоне росли огромные черемухи. Забираясь на самую макушку, мы с жадностью обрывали с пахучих ветвей темно-коричневые вяжущие ягоды. Теперь эти деревья уже не кажутся такими высокими, и залезть на них хоть и так же заманчиво, но совсем не трудно. И с колодца-журавля я могу сейчас принести сразу три ведра, а раньше не могла даже приподнять коромысло. Воду носил дедушка.
С каждым годом ходить ему все труднее: напоминает о себе ранение ноги в Великую Отечественную. Он сильно прихрамывает и большую часть дня лежит на печи, разговаривая с кошкой и с мухами. А по утрам возится с чугунами да ворчит на бабку. Она почти не видит, но не может сидеть без дела и пытается помогать, а получается, что только вертится у деда под руками.
Я