Соответственно, если бы в академии более строго контролировалось исполнение обязанностей, сопутствующих постоянным контрактам, то тех условий, которые привели к ее нынешнему постепенному разрушению, никто бы не потерпел. Для тех академиков, которые не знали других режимов производства знания, кроме современного неолиберализма, постоянный контракт выглядит как разрешение никогда больше не выходить из своей интеллектуальной зоны комфорта. Но даже если многие – или даже все – академики с постоянными контрактами соответствуют этому стереотипу, он все равно противоречит самому духу постоянного контракта, и с ним следует бороться.
В то же время надо более милосердно отнестись к тем академикам с постоянными контрактами, которых обвиняют в занятии саморекламой и которые сознательно – хотя и зачастую искренне – отстаивают возмутительные мнения в публичном пространстве. Эти люди постоянно подставляются под огонь критики, в ответ на которую игра ума разыгрывается для общества в целом. Важно не столько то, побеждают ли они в итоге или проигрывают в этой борьбе, сколько то, что она дает повод подумать вслух, к ней затем могут подключиться многие, и она повышает общий уровень общественного сознания. Люди, которых я здесь имею в виду – скажем, Алан Дершовиц[11], Бьорн Ломборг[12], Ричард Докинз, – более всего воплощают подлинный дух интеллектуальной ответственности. И я бы добавил в этот список много других, еще более ненавистных фигур, включая многих ревизионистов нацизма, евгенистов, расистов и креационистов. Считать, что общество нуждается в защите от взглядов этих людей, – значит признавать, что оно не доросло до права на интеллектуальную свободу.
Возьмем так называемое отрицание холокоста – гипотезу, что обращение нацистов с евреями во время Второй мировой войны не следует считать геноцидом. Эта гипотеза, скорее всего, неверна, но все же она заслуживает того, чтобы ее самая сильная версия была подвергнута критической проверке. Как и со многими гипотезами такого рода, ее ложность наиболее очевидна, если принять ее именно настолько буквально, насколько хотели бы ее защитники. Однако усилия, прилагаемые для фальсификации этой гипотезы, заставляют нас обратить диагностический взгляд на те ограничения, которые мы де факто накладываем на «свободное исследование» во имя «политической корректности». В конце концов, цифры 6 000 000 евреев впервые появились в результате сделанной на скорую руку приблизительной оценки во время Нюрнбергского процесса в 1946 году. В нормальном случае цифры, появившиеся в столь политизированных