Может быть, здесь уместно будет привести слова старца Митрофана из упомянутого выше письма его к батюшке: «Я постоянно вспоминаю юность твою и то озарение Божественное, которым ты озарен был от юного возраста, стремление и тяготение к той святой обители, где водворились наши блаженнейшие отцы. Ты, как младенец, ссал духовное млеко из бьющего духовного источника. Оно смягчало и согревало твое юное сердце… к тому Божественному желанию ты всегда стремился, откуда исходил свет невечерний… В храме Божием вспоминаю тебя: ты становился направо около иконы Умиления; я стоял сзади, радовался твоему восходу к жизни».
И эта внутренняя жизнь под руководством старца не могла не проявить себя; плоды долголетней внимательной работы над своим сердцем не могли не сказаться: в том же сельскохозяйственном календаре выписки из читаемых духовных книг говорят, какой внутренней зрелости, сам того не зная, достигал смиренный ученик смиренных богодухновенных старцев. Уже почти 15 лет трудился отец Агафон под началом старца схиигумена Германа; жизнь иноческая, святое послушание, невидимая брань со врагом спасения стали плотью его и кровью, проникли все существо его. Результатом этого не могла не явиться так высоко почитаемая у святых Отцов добродетель рассуждения.
В выписках из жития архимандрита Моисея на страницах сельскохозяйственного календаря читаем следующие строки: «Архимандрит Моисей усмотрел в мысли своей никогда не начинать говорить брату о пользе души и о всяком исправлении без обращения прежде ко Господу ума своего с требованием вразумления себе». И еще: «Во время трапезы блеснуло в уме архимандрита Моисея разумение, чтоб погрешности братьев, видимые им и исповедуемые ему, принимать на себя и каяться, как за свои собственные». Все это были слова и мысли высокой меры духовного мужа, которые новопосвященный иеромонах складывал в свою сокровищницу духовную, может быть, уже испытывая нужду в подобных указаниях при общении с братиями.
А время шло своей мерною поступью; события развертывались, обгоняя время… На грани наступающих событий, 17 января 1923 года, отец игумен Герман почил о Господе блаженною и тихою кончиною. Недолго пришлось оставаться в обители опечаленному братству без своего благодетеля и отца: осенью, в конце сентября того же года, обитель была закрыта и смиренные насельники ее должны были искать приюта – кому где придется.
Все они, покидая святые стены, могли выразить свои чувства словами вышеприведенного письма отца Митрофана: «О, родная обитель, где наши блаженные отцы ходили, и кладбище, где покой отцов и братий, и собор, и храм Всех Святых, смотрительно устроенный отцом Павлом, чтоб всякий радовался своему Ангелу… вот и окошечки наших блаженных отцов…»