Мне хорошо, мне так и надо… Сборник рассказов. Бронислава Бродская

Гера вовсе и не собирался быть как все. Все – это все, а он – это он. Как трудно ему всегда было смешиваться с толпой, он и не смешивался, храня свое странное обособленное одиночество, незаметное окружающим, но всегда им самим осознаваемое и лелеемое. Люди были разными, умными и не очень, милыми и злыми, но никто не мог его понять до конца: ни родители, ни друзья, ни женщины. Никто. Теперь взгляд его ярких синих жестких глаз все чаще и чаще был устремлен в глубь самого себя. Гера все запоминал, оценивал, анализировал и делал выводы. Только бы не наделать ошибок, не попасть в просак, не потерять контроль. Надо быть осторожным, иначе… что "иначе" Гере и думать не хотелось.

      В институт Гера поступил по тем временам модный: московский институт управления и информатики. Новая отрасль, имеющая дело с компьютерами. Опять все было легко, Гера учился играючи. На факультете ему было даже проще, чем в школе. Уже не надо было писать дурацкие сочинения про Татьяну Ларину, которая "идеал Пушкина… и русская душа". Впрочем, Гера получал за школьные сочинения только пятерки. Быть грамотным, как машина, не составляло для него труда, язык же был системой, а вот "что писать", чтобы угодить учителю, быть в струе, не выйти за рамки требований, не дай бог не сказать лишнего, не допустить в сочинение ни грана своей собственной мысли – это было труднее, но Гера справлялся. "Чацкий, Онегин, Печорин – лишние люди"? – конечно лишние. Кто в этом сомневается? А "Раскольников и Базаров – новые люди"? – ой, да не проблема: новые – так новые. Ценил ли Гера русскую классику? Да, в общем-то ценил, но читал только то, что проходили на уроке. Был ли он всегда согласен с оценками учителя, с тем, что надо было "полагать"? Нет, не был, но не считал нужным "выворачиваться" перед учителем и ребятами. То, что он сам "полагал" – было его личным делом, его внутренним миром, который Гера от посторонних ревниво оберегал. Кто-то в классе спорил, эпатировал окружающих, Гера смотрел на таких глупых сопляков свысока, вот дураки, игра же не стоила свеч! Перед кем тут бисер метать? Зачем? Это было непростительной ребячливостью, ерундой, на которую Гера не разменивался.

      В институте он, продолжая ту же тактику, смирно сидел на семинарах по Истории КПСС, на полном серьезе конспектировал работы Ленина и проводил политинформации про израильских агрессоров. Таковы были правила игры. Сменятся правила – сменился бы и Гера, но правила еще очень долго не менялись. Геру, впрочем, это вовсе не раздражало. Он стал взрослым матерым мужиком, политика и прочии эмоциональные игры его уже не столь пугали, сколь просто не интересовали.

      А что Германа по-настоящему интересовало? Были ли у него страсти? Да нет, ничего его не интересовало, страстей он избегал, в точности следуя философии классического 17 века: рацио – превыше всего, эмоциональные всплески унижают и делают мужчину глупцом. Философию классицизма Гера почитал по наитию, обширными гуманитарными знаниями он не обладал, был все-таки технарем.

      На последних курсах института Гера еще не