Но Яна продолжала проводить время за столом, всей душой стремясь к тому, чтобы попытаться стать той, кем хотела быть; она чувствовала в себе скрытые силы, верила себе, хотя и сомневалась. Порой ей бывало всё-таки сложно сосредоточиться, и затруднения мучили ее, и тогда случалось, что и полдня могла она провести, листая бездумно соц. сети, растворяясь в потоке информации, поглощая ее и тут же о ней забывая. Она гипнотизировала Яну, отвлекала внимание, успокаивала…
Однако читатель может прервать этот рассказ и задать еще один вопрос – один из самых ожидаемых, один из важных. Он непременно удивится – что же она, никого не любила, или ее никто не любил? И, вероятно, даже не совсем об этом подумает читатель; он помнит, что принято в современном ему обществе, какие отношения связывают многих людей и что у них в мыслях; читатель помнит, как гуляют, как обнимаются в парках, как одновременно выходят в туалет в неоновом полумраке кафе; и тогда он, подумав, перефразирует свой вопрос: получается, она была странной?
И здесь придется ответить ему – да, Яна была до известной степени странной: она, от природы склонная к одиночеству, на филфаке и вовсе оказалась в окружении девушек, будто в женском монастыре. Некоторым кажется, это преувеличение, – но отчего же тогда на этажах филологического факультета даже и два мужских туалета переделали однажды в женские – если не за острой нехваткой одних и совершенной ненадобностью других, то почему?
За всю свою жизнь никого еще Яна – как, она знала, и многие другие, – не встретила под стать себе. Жить же ради веселья никогда не было свойственно ей; Яна любила в каждом своем действии и вообще во всём, что происходило, находить определенный смысл; и если на этих строчках читатель не стал еще зевать от скуки и не уснул – для него и его живого воображения имеется небольшой поощрительный приз. Яна, как ни странно, вовсе не была неопытной девочкой, краснеющей от каждого двусмысленного взгляда. В ее душе было много темного, тайного, того, что, как ей казалось, просто ждало своего часа, чтобы как-то проявиться внешне, а пока, неуловимое для окружающих, действовало скрыто, изнутри, не давая смущаться и краснеть, словно шепча ей: «Мы с тобой еще и не о таком думали…»
Оттого, однако, что человеку, склонному к рефлексии, становятся предельно ясны мотивы собственного поведения, они не становятся таковыми для окружающих; и потому Яна неизбежно ощущала