Остался запах сигарет, смех однокурсников, серьезные лица преподавателей, остался звенящий и несмолкающий голос Лизы где-то рядом, – но всё, даже сам воздух, вокруг Яны с того дня навсегда стало другим.
Два года понадобилось ей для того, чтобы произошло это изменение и началась история. За те два года она, сама о том не подозревая, хранила в душе и множила неясные, противоречивые чувства, туманные образы, воспоминания и фантазии. Два года она жила, будто не замечая этого, лишь изредка делясь некоторыми мыслями с Лизой, обсуждая с ней многообразие характеров и типажей, открывшихся им среди студентов и преподавателей и будто созданных для описания их на страницах книги, смеясь над удивительной разрухой корпуса, которую некоторые находили романтичной. И вот в начале третьего курса Яна вдруг почувствовала себя как бы хуже, чем обычно; ее стало мучить что-то, чему она не могла найти объяснение, ее стало особенно беспокоить какое-то неуловимое ощущение, преследующее ее в коридорах Старого гуманитарного корпуса; она стала всё чаще останавливаться у его больших окон и смотреть на разноцветный намокший лес и на линию горизонта, закутанную в туман. Несколько раз ей стало душно от слез на лекциях и семинарах, когда пожилые преподаватели заходили в аудиторию, опираясь на палку, когда они писали на выцветших досках различные слова, казавшиеся им бесконечно важными, когда их глаза горели любовью – и желанием донести эту любовь и знания до каждого сидящего в аудитории, даже если всем было плевать.
И вот в тот осенний день Яна, придя домой, поняла, что не может более и вздохнуть. В ее душе, несмотря на обсуждения, насмешки и понимающие взгляды, которыми обменивались они с Лизой, перестало помещаться всё, что накапливалось там незаметно два года. Проведи Яна те два года в совершенно ином месте, в самой далекой точке планеты, на острове в океане или в маленьком пригороде Японии, с ней, вероятно, произошло бы то же самое. Тогда она стала бы описывать красоту пальм, безоблачное небо, белоснежный песок и диковинных птиц, раскосые глаза, поражающее своеобразие языка.
Но тогда Яна пришла домой и, не до конца еще понимая, что ею движет и что она делает, села за стол – и через полтора часа закончила свой самый первый очерк о факультете. Она не встала с глазами, полными слез, но она встала другим человеком. Опустошенная, обессиленная даже – она действительно почувствовала вдруг счастье, освобождение. Это перестало быть красивыми, но бессмысленными словами.
С того момента всё своё время, которого у нее было более, чем