Когда дети проходили мимо, он что-то быстро пролопотал другому, и Дмитрий покосился: татары с любопытством рассматривали-ошаривали его с головы до ног.
Через темноту воротного проема светились снеговые спокойные тучки, под низкой аркой деревянно отдавались шаги.
– А обедать скоро? – спросил Алексашка.
Когда они вошли в город, ворота заскрипели, сомкнулись с тяжелым лязганьем, и Дмитрий улыбнулся.
IV
Советовали ехать южным берегом, потому что колею санную через Клещино озеро перемело, но тверичи не послушались.
Выехали – еще не рассвело, чтобы к ночи добраться до Нагорья, десяток верховых передом, остальные – в легких санях. Поезд замыкал отряд переяславских дружинников, которые по обычаю провожали гостей до границ княжества, до Волги.
Мело несильно из белой озерной пустыни, полозья кидало на застругах, ухали сани в сыпучий надув, и опять налегали, отфыркивались лошади. Алексашка сразу заснул, провалился в сено под овчинами, но Дмитрию не спалось. Переяславль канул за сизую мглу, впереди был только дом, а здесь ни то ни се – межвременье, путь, которому конца не видно. Он все шептал: «Скорее, скорее!» Но лошади точно стояли на месте, а потом и в самом деле встали.
Медленно светлело, стала видна отпотевшая курчавая шерсть на крупе, следы копыт, бляшки у Дедени на поясе. Летящий снег стал резче, крупинки не таяли на шубе. Тронулись, и тут сани обогнал татарин: мелькнули раскрылья войлочного треуха, стеганая горбатая спина. Но мало ли ездит везде татар?
Качало волнообразно, завораживало, в полуявь, люди стали ничтожны, а тучи, ели, сугробы – беспредельны, не было больше ни имен, ни вещей, ни Переяславля, ни Твери, а только хвоя, отягощенная снегопадом, снегири в инее, и опять пестрина елей, и щенячий визг, и – «бейте их, бейте!», а потом – рывок и бодрый бег по хорошей дороге через спелый еловый бор совсем наяву. Пахло сеном, кожей, смолой, ледяным крошевом.
В Усолье въехали к обеду. Здесь была переяславская сильная застава, и ратники с любопытством наблюдали, как Дмитрий вылезает из-под вороха овчин и попон. Ноги затекли, первые шаги не получались. Деденя поддержал его, но он сердито высвободился. Сзади кто-то громко приговаривал:
– Твоя моя сено давай, моя твоя хрен давай? – и засмеялся.
Дмитрий обернулся: мимо по улице шел татарин с беременем сена, и сзади мужик, простоволосый, в одной рубахе: видно, как выскочил из избы в чем есть, так и пошел. Мужик повторял монотонно, скучно:
– Сено-то княжеское, не мое, сено-то не мое, слышь-ка – не мое…
Татарин, улыбаясь, неторопливо шел к коновязям: он видел, что все русские, мимо которых они шли, от души потешаются над глупым мужиком. Дмитрий хотел крикнуть Дедене: «Отбери сено!» – но вместо этого спросил:
– Зачем здесь татары?
– Говорят,