Благодаря своим «шифровкам» (и не только им) Маркелл стал одним из основателей традиции азбучных канонов на Руси, которая была подхвачена и развита только столетие спустя – в XVII веке. Вот для примера один из образцов своеобразной «шифровки» Маркелла, которую он оставил в Службе Иоасафу, царевичу Индийскому. Если мы начнем последовательно выписывать начальные буквы тропарей, построенных в виде акростиха, то прочитаем: «Цр iасф пне млбн прншу в пснх убги Мркл». Краегранесие здесь сочетается с исключением большинства гласных букв. А если мы попытаемся их вставить в нужные места, то легко прочтем: «Царю Iоасафу пъние молебно приношу въ песняхъ убогiй Маркеллъ».
Излюбленная подпись гимнографа и агиографа – «Мркл» – встречается часто в заглавных буквах строк его трудов. Это нельзя назвать хитростью или, например, странностью автора. Скорее здесь им реализовывалась некая передававшаяся от человека к человеку древняя традиция, бытовавшая в монашеской среде многие столетия, и не только на Руси.
Митрополит Макарий писал о нем («История Русской церкви». Том 3. Отдел 2. Глава VI): «В службах святому Савве Сторожевскому и святому Иакову Боровицкому повторяются то с буквальною точностию, то с небольшими изменениями тропари и другие песни из канонов игумена Маркелла святому Никите Новгородскому и замечается во всем такое сходство с этими канонами, что как будто они вышли из-под пера самого Маркелла». А вот мнение знатока церковного пения – русского профессора-эмигранта Ф. Г. Спасского, опубликовавшего уже в XX веке в Париже замечательную статью «Поэт XVI века, игумен хутынский Маркелл Безбородой»: «Маркелл – русский художник, даровитый и оригинальный, единственный в истории церковной нашей поэзии, не замеченный, утонувший в неуклюжих и незвучных произведениях многочисленных подражателей Пахомия Серба… За век до Аввакума Маркелл дает образец славянского богослужебного языка, сдобренного современным ему русским говором».
Итак, одна страничка текста из «Предисловия откуду и от коего времени начася быти в нашей Рустей земли осмогласное пение…» позволяет проследить то, как распространялось в пределах крепнущего Московского