– Стой, а Пятигорск-то есть?! Мы же из Пятигорска!
– Успокойтесь, есть, конечно. Он севернее.
– Подожди-ка, вот ты говоришь, всё, как у нас, но Золотника-то у нас нет! – осенило меня.
– Если у вас там нет Золотника, то вам не повезло, – сощурившись, промолвила Настя. – И, конечно, у вас не совсем-совсем, как у нас. Но очень-очень многое.
– А законы у вас есть? – Мишка продолжил сыпать вопросами.
– Законы? Конечно!
– Ну, слава Богу, – усмехнулся я. – А какой закон у вас в стране самый главный? У нас – конституция.
– Почему в стране? – опять удивилась девочка. – Все законы – для всех стран, для всех людей. Общие. И какого-то самого главного нет. Они все важные. Есть закон всемирного тяготения, есть про тело, погружённое в воду, есть…
– А, так ты про естественные законы? А этих… как их?.. Социальных… Их нету?
– Да. Про естественные. А противоестественных нам не нужно.
Да, точно иногда говорят: не знаешь, какой смайлик поставить…
– Приехали, – сказал тут Боб.
Он обогнул нас по замысловатой дуге, затормозил, спрыгнул с велосипедика и просеменил вперёд – в распахнутую настежь калитку.
Домик, по всей видимости, был когда-то чудесным. Но теперь от него веяло старостью и болезнью – местами даже штукатурка обвалилась, обнажив рыжеватые, будто умоляющие их спрятать, кирпичи. Да и двор, некогда ухоженный, ныне зарос бурьяном так, что верхушки трав гордо высились чуть не под крышей.
Мы посмотрели на Боба. По всему получалось, что он у нас главный.
– Так, – прогундосил он, оглядев нас с небольшим скепсисом. – Звать художника Мирабор. У него, я слышал, что-то случилось. И он не в духе. И картин сейчас не пишет. В общем, никаких дурацких шуток. И – с печалью в голосе. Договорились?
– Не вопрос, – откликнулся Мишка.
– Угу, – в один голос промычали мы с Настей.
– Раз всё ясно – стучите.
И Боб подтолкнул нас с Михой к двери.
Но стучать не пришлось. Дверь распахнулась сама, и на пороге возник хозяин. В халате («шлафроке» – всплыло в памяти какое-то старинное словцо) и тапках с загнутыми носами на босу ногу. Видимо, здорово он напомнил бы мне «кавалера» с картины Федотова из нашей хрестоматии, кабы не густая, длинная чёрная борода и крючковатый нос.
– А, Б-боб… – слегка заикаясь проговорил Мирабор, – и Настя с тобой… Чем м-могу? Войдёте?
– Войдём, войдём, Мир, – пробурчал едва ль не ласково бобр, – давай, ребята, заходим.
Мы прошли в дом. Комната, в которую нас завёл хозяин, представляла собой образец романтической неразберихи. Повсюду валялись выжатые наполовину тюбики и полупустые банки из-под краски; деревянные щиты, картон, холсты в рамах высились кипами на столе и на диване, стояли у стен; кисти валялись на полу и торчали из ваз, а в углу около окна стояла на полу массивная чернильница с десятком перьев, рядом с которой валялось с сотню исписанных