– Отпусти, – пыталась она сопротивляться и даже начинала стучать кулачками сперва по груди, потом по спине, ну и завершив свое недовольство попыткой спрыгнуть с поднятой высоты.
– Не отпущу, – твердо отвечал он.
Потом она обмякла, перестав суетиться. Она смотрела на отца, которого не видела так долго, и все не решалась приблизиться к нему, что было так очевидно – то ли боялась уколоться об его суровую растительность или до конца не верила в то, что это действительно правда.
– Нашел рудимент? – шепотом спросила мама.
Точно, рудимент. Именно он нас раскидал в разные стороны на эти бесконечные месяцы. Я его даже возненавидел. Как странно ненавидеть то, о чем даже представления не имеешь.
– Да, – ответил папа. – Не поверишь, что я нашел его перед самым отъездом.
Мама обняла его. Интересно, а если бы не нашел рудимент, тогда бы что? Мы бы тоже его не видели лет… двадцать?
– У меня клиент, – сказала мама с какой-то грустью. – Ты разве не видишь?
Клиентом была женщина лет тридцати пяти, которая понимала, что это нашествие может угрожать пусть не ей самой, но ее прическе, поэтому она насторожилась и пристально вглядывалась то в зеркало, то на мастера.
– Сегодня ты выходная. Извините, но ей нужно идти, – папа был похож на кубинского президента Фиделя Кастро, не только бородой, но и позицией лидера, его голос выражал уверенность, и с ним невозможно было не согласиться. Клиентка сдалась. Какая понятливая женщина. У нее, в общем-то, и прическа уже была, мама заканчивала стричь, то есть мы подошли вовремя.
Мы ехали домой. Я сидел на заднем сидении, и около меня покатывались то в одну, то в другую сторону две дыни и два арбуза, а также три пакета со всякой всячиной (колбаса, сыр, газировка, шпроты, помидоры, и даже гранаты). Отец одной рукой держал руль ехавшего автомобиля, а второй – маму за руку. Мне было хорошо от этой застывшей на время пути от парикмахерской до дома картины.
После обеда, или ужина (по времени уже был вечерний завтрак) – когда все встали из-за стола, было где-то около десяти, папа, приведя себя в более совершенный вид – побрился, умылся и оделся, показал пальцем на стоявшие валом рюкзаки и посмотрел на маму.
– Можно, – с легкой усмешкой женщины, удовлетворенной, что все в ее руках, сказала мама. – Теперь можно.
Папа вскочил резво, как ребенок, и начал процедуру потрошения. Он стал распаковывать свой рюкзак. В этот момент он напоминал мне малыша, к которому пришел дед Мороз (папа чем-то напоминал новогоднего старика) и тот просит его сам достать подарок из мешка. Восторженный «малыш» расположил вокруг себя топор, какие-то мешочки, узелки, коробки и каждый раз засовывал в рюкзак руку, а та утопала в нем, как в бездонном озере, пытаясь вычерпать с самого дна что-то очень ценное. Наконец, по-видимому, он это «ценное» нашел, так как его глаза оживились и в следующий момент он достал с самого дна «озера» глиняную свистульку, по форме напоминающую птицу, и поднял ее над головой, как идол какого-то