О смерти сестры Мари-Катрин и ее мужа Андрея они получили официальное извещение, а о судьбе Карла им стало известно благодаря письму Адольфа, которое вручил лично в руки Эмме посланный им человек, так как она одна оказалась на месте в это время. Там находился и приказ о награждении Пантелеева за предательство, подписанный вездесущим Нечипуренко, и сообщение о том, что Пантелеев получил по заслугам. Об Ирме, жене Карла, и их сыне Эдуарде не было известно ровным счетом ничего. Анна-Мария Шмидт, в девичестве Циглер, не пережила первую военную зиму, а об отце семейства, Эмиле, читателю уже известно, но им самим – еще нет. Балапан-Роберт прибыл в Барнаул, пересел в другой поезд и проехал до Троицкого. Там отыскал нужную улицу, и, узнав кто он такой, соседи приняли его радушно. Было уже поздно, поезда в Барнаул в этот день больше не было, и он остался до утра у гостеприимных хозяев. Он не мог заснуть от нетерпения и грезил предстоящей встречей. Наконец, утро, и он в поезде, вот и Барнаул.
С замиранием сердца постучал в дверь, показалось, что звонок не работает. Дверь открыла Амалия!
– Роберт!!! – воскликнула она после продолжительной многозначительной паузы, связанной с внимательным вглядыванием в едва узнаваемые, но такие родные черты лица.
Она бросилась к нему на шею… На шум из глубины комнаты прибежали Эмма и Нелли. Тоже прилипли к нему. Потоки слез были неудержимы, в том числе и у Роберта. Представьте, три молоденькие женщины все время войны, в борьбе за выживание предоставлены сами себе, горечь утраты матери, сестры, брата… и неизвестность, неопределенность. Оставалась одна молоденькая женщина и двое детей, теперь уже повзрослевших чуть-чуть, но еще детей. Ни одного мужчины рядом, который мог бы защитить, а в защите они нуждались до сих пор, и с появлением Роберта, с возвращением его из небытия они обретали фундамент, основание, на которое можно опереться. Первый вопрос Роберта был к обеим младшим сестрам:
– Конопушки ваши где?
Они сидели и разговаривали-разговаривали и не могли наговориться, смотрели друг на друга и не могли наглядеться. Когда эмоции немного улеглись, а они не могли улечься более недели, постепенно вернулись к повседневной жизни.
Амалия взялась сделать Роберту документ, тем более что свидетельство о рождении его сохранилось, и это оказалось не так сложно, через Подопригору. Она Роберту рассказала все и добавила, что, мол, отдалась за булку хлеба. Другой, может быть, и осудил бы, но не Роберт. Он сказал ей на это:
– Амалия, Аля, ты святая, даже не смей терзать себя. Спасибо тебе за моих дорогих девчонок, ты такая хрупкая, молодая и неопытная сумела выжить не только сама, но и их сохранить. Ты видишь, что сделалось с нами всеми? Если бы не ты,