– Пап-пааа, – завывал костюм, – зачем ты умер?!
– Па-па, – произнес за спиной Точилина кукольным голоском Артур. – Па-па. Тимофей – это папа?
Идиотская до безумия сцена могла продолжаться столько, сколько бы выдержал свою роль повторно усопшего Тимофей Лемков. Но, видимо, трогательное завывание обладателя металлического костюма тронуло черствую душу ограбленного художника. Лемков легонько погладил ладонью кучерявые волосы стального пришельца.
– Что ты, Тима, перестань, – нежно сказал Тимофей. – Разве могу я покинуть тебя и не попрощаться, – и приподнялся. – Здравствуй, сынок.
Светлый стальной костюм взмахнул в ужасе рукавами, отвалился на спину и… перекрестился.
– Чур! Чур меня! – заорал отпрянувший на край дивана… негр. Теперь Точилин и Ягодкин в мареве свечного отсвета могли разглядеть потную черноту лица гостя, его красиво вывернутые, пухлые губы, приплюснутый африканский нос.
Лемков сидел на диване с вытянутой рукой и ласково манил негра пальцами.
– Успокойся, Тимоша. Я живой, живой! Хотел умереть, но… друзья вот не дали.
– Друзя, – жалобно пролепетал черный Тима, оглянулся на Ягодкина и Точилина. Наконец, и Точилин приблизился, рассмотрел вполне милое лицо шоколадного пришельца с выразительными влажными глазами.
– Друзья! – воскликнул Лемков. – Знакомьтесь, мой Тима. Я вам о нем рассказывал.
– Т-ты не говорил, что он… такой, – прошептал зачарованный Артур, – с-симпотный сынуля, я бы сказ-зал, как… это… как Мерфи из «Сорока восьми часов».
– Не говорил, – согласился Лемков, принял в объятья черную голову приемного сына. Тот обнял его и зарыдал с таким искренним надрывом, что прослезились и Точилин с Ягодкиным.
Вскоре они вчетвером безмятежно пили водку, беззвучно соединяли пластиковые стаканчики, не произнося формальных слов. Черный Тима иногда радостно гыгыкал, тыкал бородатого Лемкова пальцем, шамкал сочными влажными губами:
– Па-па! Жив!
– Жив я, Тима, жив! Куда я на хрен денусь?!
– Папа! Жив! – повторял черный Тима.
– Жив-жив! – соглашались трое выпивающих.
– Щас, – сказал вдруг черный Тима и поднялся. – Долго ехал эапот, долго шел по Москва. Схожу туалет, а то штаны… Новые. Испачкал.
– Не надо в туалет, – попросил Артур. – Там нет света.
– Не ходи туда, не надо. Сходи, малыш, во дворик, – предложил Точилин.
Негр ослепительно, даже для сумрака подвала, улыбнулся.
– А зажигалка? – лукаво спросил он и понес к туалету крохотный газовый факел.
Ягодкин с Точилиным с ужасом глянули на старшего Тимофея. Тот сидел на диване в той же позе киргиза, сгорбленный, жалкий, тяжко сипел, как астматик:
– О-хо-хо, что ж мне теперь делать-то, грешному?!
– Повеситься, –