– От квартиры мы откажемся, я умею обращаться… – он пощелкал длинными пальцами, – с футляром. Здесь небольшой город, все на виду… – безопасную квартиру сняли в приречном квартале рядом с портом. Зная, что Элиза выходит в эфир, Гольдберг все равно беспокоился. На последней встрече, в прошлую субботу, он приложил палец к ее губам:
– Не надо спорить, пожалуйста. Письма из ящика я буду забирать, ты оставишь ключ… – информация приходила из Берлина. Элиза научила его шифру. После ее отъезда Гольдберг брал на себя передачу данных в Лондон. Держать радио в лесу было безопасней, чем в Льеже, или Брюсселе, утыканных немецкими войсками:
– В общем… – он намазал масло, на бриошь, – я останусь без радиста на какое-то время. Но я справлюсь, а потом сюда пришлют нового человека… – Элиза пока никому не сообщала об отъезде, даже брату. Не знали об этом и в Блетчли-парке, но Гольдберг затруднений не предвидел.
– Все просто, – ласково сказал он, – надену свой обычный наряд… – Элиза хихикнула, – иезуита. Довезу вас до Лизье, передам с рук на руки твоему кузену, Маляру… – Гольдберг подмигнул ей. Они были далеко от Бретани, но успели провести несколько совместных акций на французской границе, с местным Сопротивлением. Эмиль слышал и о Маляре, и о Драматурге и о Монахине. Элиза сказала, что Маляр и Монахиня обвенчались:
– Несмотря на войну… – она улыбалась, – видишь, как бывает. И кузен Стивен женился, только он погиб и дочка у него круглая сирота… – в сумерках заблестели ее большие, голубовато-серые глаза. Он поцеловал нежные веки, каждую влажную ресницу:
– Если бы я мог с тобой пойти в мэрию, мадам Дельпи, я бы сделал бы это прямо сейчас… – он лежал, устроив ее голову на плече, – только сначала оделся бы… – она заулыбалась. Эмилю стало спокойно:
– Прямо сейчас, – повторил он, – после войны я так и сделаю. В первый день победы… – он, тогда, отчего-то, подумал:
– Интересно, каким он станет, первый день? В Европе высадятся союзники. Русские отбросят Гитлера от Москвы. Дожить бы… – от золотистых волос пахло лавандой. Она, почти неслышно сопела ему в плечо:
– А во-вторых, – Эмиль прижал ее к себе, – никто сиротой не останется. У Маргариты есть отец, то есть я… – о бывшем муже Элизы они не говорили, – и если что-то случится…. – Гольдберг махнул на восток, – то мальчишек мы вырастим, конечно. И тебя, малыш, и твоих братьев и сестер… – он положил ладонь на белую кожу.
О ребенке Эмиль думал почти благоговейно. Элиза не могла пойти в рудничную больницу. Они доверяли доктору Лануа, помогавшему Сопротивлению, но все равно, стоило соблюдать осторожность. Эмиль сам измерял ей пульс, Элиза весело смеялась:
– Все хорошо, милый. Голова немного кружится, но даже не тошнит… – он знал о ребенке, которого ждала Элиза, в прошлом году. Гольдберг ничего не стал говорить. Он просто держал ее в руках, слушая тихие всхлипы. Эмиль