Он попросил:
– Только бы с Тонечкой и Володей ничего не случилось…
Подняв трубку, Воронов услышал знакомый голос личного охранника Иосифа Виссарионовича, Власика. Сталин вызывал Петра на ближнюю дачу, в Кунцево.
На застеленном бархатной скатертью, круглом столе, лежала тонкая, пожелтевшая брошюра. Короткие, не доходившие до радиаторов отопления шторы задернули. В полутьме, на отделанных фанерой стенах, горели тусклые светильники. Пахло табаком. Кабинет, несколько дней не проветривали, сюда вообще никто не заходил. Холщовый, измятый чехол накрывал старый диван, в углу. Рядом с брошюрой остывал стакан крепкого чая.
Он расхаживал по кабинету, слушая скрип досок, тишину вокруг. За окнами стояла жаркая ночь середины лета, но ему, внезапно, стало зябко. Затянувшись трубкой, он взглянул на титульный лист. Брошюру отпечатали на грубой, серой бумаге. Он помнил слова Ленина:
– Сейчас, когда нас окружают белогвардейцы, нет ничего важнее… – Владимир Ильич поднял сигнальный экземпляр, – революционного слова. Мы не только штыками боремся со старым режимом. Мы бьем противников нашей верностью идеалам коммунизма… – Сталин даже вздрогнул. Ему показалось, что он слышит удар кулака, по столу.
– Москва, 1918 год… – читал он: «Максимилиан Робеспьер, трибун и борец». На обложке выделялся профиль Робеспьера. Горский расписался, с росчерком: «Кобе, другу и соратнику».
Сталин предполагал, что за три недели все библиотеки Советского Союза успели избавиться от брошюры, вкупе с другими сочинениями Александра Даниловича. Разъезжая по фронтам, Горский успевал присылать в Москву отлично написанные тексты о Кампанелле, и Томасе Море, о Фурье, Марксе и Энгельсе, о восстаниях европейского пролетариата, и буржуазных революциях. Сталин листал брошюру:
– Французскую революцию он знал отменно, чуть ли не по дням. Он все знал, доктор философии Цюрихского университета. Историк, литератор, полиглот. Дворянин… – Сталин едва не выругался вслух:
– Троцкий ему завидовал, откровенно. И я завидовал. Он с Лениным дольше всех нас был знаком. Выученик Плеханова… – он помнил красивый, низкий голос Александра Даниловича:
– Плеханов мне рассказывал о Волке. Можно сказать, Волк стал моим ментором. Он прямой потомок Робеспьера, кстати… – затянувшись самокруткой, с дешевой махоркой, Горский поднял бровь: «Волк, не Плеханов». Они ужинали в квартире Ленина, в Кремле. Горела лампа, под зеленым абажуром. Горский вернулся из Екатеринбурга, после расстрела царской семьи:
– Он к пианино сел, играл для Ленина «Аппассионату». Разговоры, что Волк, потомок Робеспьера, откровенная чушь. У Александра Даниловича язык был без костей, он себе новое происхождение придумал. Лгун, каких поискать, беспринципный проходимец. Шпион, примазавшийся к партии, эксплуатировавший наше доверие… – Сталин не хотел, чтобы сведения о происхождении Горского стали всеобщим достоянием.