– Надеюсь, Джон встретил, кого-нибудь… – вздохнула женщина:
– Мишель встретил, даже на войне. У кузена Стивена дочка, новорожденная… – она услышала лай собаки. Гамен скакал, по булыжникам, волоча сзади поводок. Близнецы бежали следом, таща за собой Маргариту. Пахло цветущей сиренью. Дети были теплые, мягкие, они обнимали Эстер за шею, лезли к ней на колени. Маргарита положила черноволосую голову ей на плечо: «Тетя, а вы печенье привезли?».
– Конечно… – пощекотав малышку, Эстер вспомнила о кинжале, в подкладке сумочки:
– Его дочери надо передать. Будет ли у меня девочка… – детские ладошки тянулись к застежке сумки. Эстер подняла голову, Элиза подхватила поводок Гамена:
– Прости, что они побежали… – женщина взяла за руку дочь:
– Поблагодари тетю Эстер за печенье, милая. Мы сходим в церковь… – Элиза всегда оставляла собаку Эстер и близнецам. Маргарита слезла с колен Эстер, сделав неловкий книксен: «Спасибо, тетя».
Эстер расхохоталась. Малышка слизывала с губ крошки от печенья:
– Рада угодить мадемуазель баронессе… – Маргарита почесалась: «Я стану принцессой, когда вырасту, тетя».
– Обязательно, – уверила ее Эстер. Она подтолкнула мальчишек:
– Съедим по мороженому, вы мне все-все расскажете, и пойдем кормить уток… – она посмотрела вслед узким плечам Элизы, в светлом, летнем платье:
– Она усталой выглядит. Ей едва за двадцать, а трое детей на руках… – глядя на Элизу, Эстер, иногда, чувствовала себя виноватой, – и мамзер, наверняка, заставляет ему кофе в постель подавать. Будущий Нобелевский лауреат. Но я и сама ему кофе носила… – муж, допивая чашку, едва заметно усмехался:
– Надо тебя побаловать. Для женщин подобное полезно… – он тянул Эстер за руку:
– Эгоист, – сочно сказала она, – всегда думал только о собственном удобстве. Один раз я его попросила… – Эстер даже замедлила шаг, – он удивился, сказал, что ни один уважающий себя мужчина, подобного делать не будет… – она услышала наставительный голос мужа: «Раввины такое запрещают».
– Оправдывает свой эгоизм Торой, – разозлилась Эстер, – как будто религия его когда-то интересовала. Видимо, Джон себя не уважает… – она, едва заметно, улыбнулась, – и Эмиль тоже… – Монах не спрашивал у нее о бывшем муже. Он только однажды, ночью, обнял ее:
– Ты могла бы уехать к нам, в Арденны… – он затягивался папиросой, Эстер видела свое отражение в стеклах его очков, – у нас есть передатчик, но радиста мы потеряли. Стала бы радистом, врачом… – Гольдберг запнулся. Эстер забрала папиросу:
– Ты сам врач, и отличный. Я нужна в Польше, я знаю языки, меня ждут. И я тебя не люблю, Эмиль… – она помолчала: «Да и ты меня».
Гольдберг,