Брин и Брутилов покинули гостиницу и пошли по булыжной мостовой Вощанска. Щебнистая мостовая, и закат, и режущий ветер – всё это настраивало их на минорный, ностальгический лад.
Друзья шли рядом, почти не разговаривая друг с другом, чувствуя настроение друг друга без слов. Главное, что они – через столько десятилетий – снова были рядом… Два обломка старого времени. Двое смертных, оставшихся в живых.
Над улицей слезились в ветвях холодные вощанские звёзды. В конце дороги каменная зевота собора медленно выпускала из себя крестный ход.
– Вот так смотришь вверх, смотришь – и подумаешь, что небо – это большая синяя пустая тоска. А под ним – круглая каменная тоска, именуемая землей, – тихо, в усы, произнёс Брин.
– Как я вижу, ваши атеистические представления с лицейских лет не изменились, – усмехнулся Брутилов.
– Как сказать? Я по сути не атеист. Я агностик. Бог, может быть, и есть, а может, и нет его. Мы этого знать не можем, поелику – доступа к нему во плоти не имеем. А роза не пахнет, если её никто не нюхает, – это давно известно. То, чего мы не замечаем, для нас не существует. А само по себе о н о, может быть, и есть. Но нам это всё равно. Вот он, мой символ веры. Судите, если можете, господин великий инквизитор…
– Судить – это скорее ваша работа, – с улыбкой, как прежде, возразил Кирилл Петрович. – Я вам не судья. Я хочу понять вас… и себя. Поэтому судить мне некогда.
Так, подобно ангелу и бесу, подобно Фаусту и Мефистофелю, подобно Гамлету и призраку, подобно двум заурядным теням, подобно Брину и Брутилову, два друга не торопясь шли по улицам к обители, где их уже поджидали неожиданные известия.
В Стародворской обители вовсю говорили уже о новом, неслыханном событии. Монах Евлогий, первым обнаруживший тело старца и теперь считающийся главным подозреваемым, сбежал из обители. В келье монаха нашли письмо. Отчаявшийся, из смирения вообразивший себя сатаной монашек исчез, написав вдогонку проклятия монастырскому начальству.
– Он виноват, он, Евлогий, больше некому, – твердил Мельхиседек, тряся бородой. – Его и ловите.
– Я бы не стал так быстро делать выводы, – возражал неверующий сыщик. – Надо сначала изучить, что и как. Монах мог стать такой же жертвой, как и Никодим. Поищите, не найдут ли где-нибудь тело Евлогия…
И правда – труп Евлогия уже лежал среди цветов, там же, где раньше нашли тело Никодима. Было видно, что убит монах не здесь, он был принесён сюда уже мёртвым.
Тело было чёрным, словно обугленным, но целым, без следов огня. Его явно никто не жёг, оно почернело само, от каких-то внутренних причин. Пальцы рук монаха и худое лицо отливали синевой, зубы во рту были иссиня-чёрными, красный язык вывалился изо рта.
Следов человека,