– Нормально планирую.
Разговор не нравится ни мне, ни матери, но иногда приходится говорить, пока не кончатся слова, и не останется ничего, кроме правды.
– Планирует он. У тебя ребенок, а ты не пойми где шляешься.
– Я работал.
– Работал он, рассказывай, ага. Давно ли у вас опять начались пьянки на работе?
– Могу же расслабиться.
– Не можешь! – топает ногой. – Не мо-жешь! – шипит она, не позволяя властному голосу вырваться и разбудить Гришу. – Теперь не можешь! Теперь ты должен учиться быть отцом!
– То есть ты считаешь, что я плохой отец? – завожусь не с пол-оборота, а по праву, словно отец я самый лучший, а в тройке по математике виноват учитель.
– По-моему, ты сам знаешь, – добивает мать.
Судорожно хватается за тряпку и начинает протирать стол, смахивает пыль с покошенных дверок навесных шкафчиков, сыплет в ржавчину раковины бестолковый порошок – нам ничто не поможет, мы просто должны замолчать.
– Разумеется, – соглашаюсь, – все знаю. Думаешь, я ничего не вижу и ничего не понимаю? Да все мне понятно, – уже в голос кричу я. – Это же я виноват, мне же наплевать на Гришу. Подумаешь, Гриша. Я лучше с колдырями повожусь на работе, чем схожу с сыном в зоопарк!
– Помолчи!
– Не помолчу! Хочешь сказать, мне это нравится? Думаешь, я не устал?
– Я тебе говорю, замолчи.
– Это ты устала, что здесь непонятного? Мама, помоги. Мама, посиди с Гришей. Мама – одно, мама – другое.
Она швыряет тряпку в мусорное ведро и повторяет раз за разом:
– Воспитала, кого я воспитала, Господи. Кого я воспитала…
Закуриваю прямо в кухне. У меня припрятана пачка за хлебницей. Мать выключает свет, осторожно прикрывает дверь, которую давно пора смазать, потому что хрипит и скрипит и вот-вот развалится, как вся моя жизнь.
– Дурак, – добавляет она.
Курю в форточку. Зрелая ночь никак не пройдет. Вся тянет и тянет смоляной тоской, и звезды на этом густом полотнище блещут совсем не к месту, почти как редкие слезы на щетинистом лице взрослого мужика.
3
Я докладываю, что в ходе ночных отработок проверялись ранее судимые, а также лица, ведущие антиобщественный образ жизни. В подтверждение сую восемь рапортов и несколько объяснений от жульбанов местного разлива.
Бумаги аккуратно подшиты белой канцелярской ниткой в четыре дырки, сквозь которые пробивают редкие осенние лучи, преломляясь, сверлят отражением мясистое лицо начальника, поглаживая мохнатую опушку усов и разрешенную по статусу густую бородку.
Полковник долго вчитывается, хмурясь, почесывая переносицу – никак не разберет мой угловатый почерк. Выгнет шею, прошепчет, выдергивая знакомые слова из контекста выдуманной истории, в вот уже рвет первый рапорт, второе объяснение, весь материал, собранный за полчаса перед утренней планеркой.
Сегодня