– Когда ты приедешь?
Я думаю, когда приеду. Сперва думаю, когда смогу приехать, после – смогу ли приехать вообще, затем думаю, как сказать, что сегодня приехать не получится.
За молчанием следует все то же краткое: «Поняла». И мать отключается.
Дети визжат, катятся с горок. Один – роет песок, вторая – лезет на турник. Повсюду плач и смех в одном флаконе.
Гриша другой. Мне повезло. Хотя, откуда знать, какой он, мой Гриша. Что там сейчас, правда ли купается.
Дети оцепили песочницу. Маленькая девочка кружит на месте, кричит и заставляет остальных бежать за ней. Никто не обращает внимания на девочку, будто ее вовсе не существует. А девочка кричит и кричит. Уже непонятно, просит ли она бежать или пытается объяснить: я здесь, смотрите же, я существую. Девочка всем безразлична.
Вдруг понимаю, что где-то есть такая же песочница, в которой копошатся дети. Они строят замки, фигурки выделывают, закапываются по шею в песок. Удивляюсь, где родители, и почему за детьми никто не следит. Нужно срочно писать представление инспекторам по делам несовершеннолетних. Темнеет, дети исчезают. Сначала берутся за руки, чтобы не потеряться в резко прозревшей темноте, идут осторожно, кажется, по заученному пути.
Я за ними. Но после долгой проходи сквозь тяжелый туман теряю из виду. Темнеет резко, а небо сплошное, матовое, без единого просвета. И даже себя самого можно потерять. Ни рук не видно, ни ног. Плывешь тем же туманом, долго-долго, а потом дети появляются снова. Излучают свет, и темнота высыхает.
Дети тянут свои толстые ручонки. Папа, папа, возьми нас.
Пытаюсь убежать, но они – везде. Я окружен детьми, у каждого мои густые черные брови, толстые губы, кудрявые волосы, но совсем чужие разрезы глаз – узковатые, азиатские.
Я боюсь этих детей. Они все кружат и кружат, как метель возле огромной новогодней ели. Кто-то говорит:
– Они твои, забирай. Будь мужчиной.
– Вы потерялись? – спрашиваю.
Они продолжают кричать, просят остаться.
– Потерялись… забери их, они – твои. Это твоя кровь, ты не можешь бросить собственных детей.
Тогда мне становится по-настоящему страшно, и я пробую бежать. Голос преследует, я вдруг понимаю, что это голос Кати, тот вечный ровный голос.
– Забери детей, их нужно забрать, понимаешь. Они же не справятся одни. Ты главная надежда, понимаешь?
Но я ничего не понимаю. Я прошу Катю пойти со мной. Смотрит устало. Она не уйдет. А потом все закончится.
Я затрясу головой, протру глазу, зевну от души до заветного щелчка и пойму, как не хочу здесь торчать. Никаких детей мы все равно не найдем. По крайней мере, до утра. Я хотел сходить с Гришей в зоопарк. Не вышло. Мне бы ехать домой, хоть как-то объясниться. Но если ты паршивый отец, это уже не исправить.
«Ну что?» – пишет Оксана.
«Скоро буду».
Говорит, мне нужно чаще расслабляться.
– У тебя такая жизнь, такая работа. Иди сюда.
Она