Прямо по Джеку Лондону.
Наконец, Йоди. Аммонит, которому двести восемьдесят миллионов лет. Когда мы подошли к самому знаменитому экспонату музея, Клара начала мне рассказывать его историю. Видите ли, для Клары мир был огромной буквой А, с которой начинались бесконечные истории: они двигались от «а» к «б», потом к «в», но почти никогда не доходили до «я» – Клара редко доводила свои рассказы до конца, это было бы все равно что обрезать им крылья. Я часами без устали слушал ее, ведь такова природа любви: без устали слушать истории. А я любил Клару больше собственной жизни.
Когда настало время возвращаться в Зибенхох, я вытащил фотоаппарат и поймал в кадр девочку и аммонит. Клара одарила меня улыбкой, от которой сжалось сердце, попрощалась с Йоди то ли прыжком, то ли поклоном и вернулась ко мне, беспрерывно болтая, болтая, болтая. Наконец, наклонившись, чтобы положить фотоаппарат обратно в рюкзак, я уловил обрывок разговора между Илзе и двумя стариками, по виду отдыхающими, с голыми ногами, в сандалиях «Биркеншток» поверх белоснежных носков и с варикозными венами напоказ. Несколько фраз, но иногда хватает самой малости.
И вот уже судьба набрасывает веревку на шею.
– Это было в восемьдесят пятом, сударыня.
– Вы уверены?
– Я родилась в тот год. В год бойни на Блеттербахе. Мать мне твердила без конца: «Ты родилась в год, когда случилась та ужасная история, вот почему ты так себя ведешь». То событие ее совсем подкосило, она так и не оправилась. Шальтцманы ей дальняя родня, знаете?
– Нашли того, кто их всех убил?
Молчание.
Вздох.
– Нет, не нашли.
Обещания и предвещания
Одну вещь вам будет важно узнать. 15 сентября мы с Аннелизе заключили договор.
Когда врачи и медсестры удалились, а Вернер бережно взял Клару за ручку и повел ее в больничный буфет, мы с Аннелизе наконец остались одни. После молчания, которое от обезболивающих мне показалось нескончаемым, Аннелизе дала мне такую затрещину, что едва не разошлись швы, наложенные на бровь.
Потом расплакалась.
– Обещай, – проговорила она, – обещай: никогда больше. Никогда. Никогда больше ты так со мной не поступишь.
Голос ее пресекся. Я попытался дотронуться до ее руки. Аннелизе отпрянула.
Это напугало меня. Очень сильно напугало.
– Ты мог погибнуть, Сэлинджер, – набросилась на меня жена. – Наша дочь осталась бы сиротой. Ты отдаешь себе в этом отчет?
Я кивнул.
Но на самом деле все было не так. Я не мог думать ни о чем, кроме шороха. Проклятого шороха.
Шороха Бестии.
– Ты должен бросить эту работу. Должен мне это пообещать.
– Но это моя…
– Твоя жизнь – это мы.
У меня в