Если о солнце, море и скалах можно было сказать, что они прекрасны, все это бледнело по сравнению с Джеймсом. Потому что она любила его, как может любить только ребенок – с объятиями, распахнутыми настолько широко, что туда мог поместиться весь мир и еще осталось бы место. Ее сердце разрывалось от радости за Джеймса, от сознания, что к нему приехали родственники, что он заживет жизнью, которой заслуживает. И до утра этого было достаточно.
Но затем наступило это утро. Рассвет. Она встретила его в коридоре. Она не видела и не думала о диаконе или отце Макитайре, которые ждали у дверей, – для нее существовал только Джеймс, который сжимал побелевшими пальцами свои пожитки, сложенные в старую рабочую рубаху с завязанными в виде ручки рукавами. Он тоже увидел ее. Несколько секунд они стояли не шевелясь – просто смотрели друг на друга и тяжело дышали.
– Пойду проверю повозку, – сказал диакон. – У тебя есть несколько минут, Джеймс. Не больше.
В глазах мальчика появилась паника. Со своей паникой Леонора справилась, взяв его за руку. Он, тяжело дыша, смотрел на ее пальцы. Она успокаивающе сжала его ладонь, гася этот разгорающийся огонь.
Он почти со злостью мотнул головой:
– Я не обязан уезжать! – Он бросил на девочку быстрый взгляд, но тут же отвел глаза в сторону, как будто ему было больно смотреть на нее. – Я останусь, Лео. Я останусь, если ты этого хочешь.
Внутри она истекала кровью, под кожей словно расплывался страшный сине-черный кровоподтек, в то время как выражение ее лица не менялось. Она потянула Джеймса за руку, и он пошел за ней. Внутренний жар все нарастал, но она не обращала на него внимания, прогоняла в самые дальние уголки тела, просила подождать. Она вывела его на улицу, в туманное утро. Шаг, шаг, еще шаг… Рассеянные механические движения, как во сне. Все это лишь сон: густой туман, запряженные в повозку лошади, священники в черном, похожие на тени…
Леонора подтолкнула Джеймса к отцу Макинтайру – глаза у того были красные. Она отпустила руку своего друга, но осталась стоять рядом. Отец Макинтайр, как слепой, протянул дрожащие руки и крепко обнял Джеймса. Из горла его вырвался гортанный крик. Потом он отстранился. Его била дрожь.
Джеймс взглянул на диакона Джонсона, который уже сидел на козлах с поводьями в руках, и обернулся к Леоноре. Несмотря на бушевавшее внутри пламя, она улыбнулась ему. Она удерживала его на месте взглядом, усилием воли останавливала его руки.
Голос его надломился:
– Я могу остаться, Лео.
– Поезжай.
Ее высокий голосок прозвучал почти неслышно для уха. Джеймс ошеломленно заморгал и отвернулся к повозке. Он тоже был в плену этого сна.
Только когда он уже повернулся спиной, с глаз ее сорвалась первая слеза. Она скатилась по щеке и упала на губы, все еще растянутые