Пётр Петрович не был готов к её смерти, не мог поверить, что в пятьдесят три года остался совсем один, что судьба наделила его сиротством. Он, как и прежде, хотел материнской любви, женской моральной поддержки.
Удар судьбы, будто жестокий палач, выбил опору из-под ног. Разрушил прежний мир, понятный и размеренный.
Профессионального энтузиазма у Петра Петровича поубавилось. Горькая тоска со злорадством заглядывала в глаза учителя. Уже жалость к самому себе гладила его по голове, придавливая к земле, заставляя всё ниже опускать голову с проседью.
И завелось в доме учителя одиночество. Сначала этот короед грыз только часть сердца, но со временем, осмелев, принялся плодиться с устрашающей быстротой, и уже грызь мучила не только сердце, но и худое тело.
Каждый день оглушала громкая тишина. Всё холоднее становилось в тёплой квартире. Всё чаще Пётр Петрович смотрел на стены, оклеенные светлыми обоями в крупный зелёный ромбик. Стены казались одинокому учителю тюремными застенками. Спасал только один ромбик на обоях, как напоминание о бывшем счастье. В этот ромбик был вбит небольшой гвоздь, на котором раньше висела в рамке фотография маленького Пети с молодой мамой. Довольного мальчика и счастливой мамы, которую он не уберёг. Учитель снял эту фотографию после сороковин – счастья больше не было.
Он не видел красоты вокруг себя. Живая душа словно окаменела.
В последнее время здоровье подводило, отказываясь повиноваться. Иногда совсем выходило из-под контроля. Пётр Петрович и раньше чувствовал боль в сердце, но терпел её, бодрясь, не показывая виду коллегам и особенно ученикам, пребывая всегда в радостном настроении.
С каждым днём всё больше тяготила известность, как тяготит уставшего человека непосильная ноша. Зачем ему известность, если рядом нет родственной души – интеллигентной, образованной, понимающей, которая бы подарила душевное тепло? Кому теперь пенять, что жениться и родить своих детей времени в молодости не нашёл?
И немолодой учитель почти смирился с грызущим одиночеством, почти свыкся с мыслью, как с приговором, что женщине в годах не нужен чужой больной мужчина, а уж молодой женщине тем более. Вот если бы у него был нажитый капитал… Нет, учитель гол как сокол.
Пётр Петрович теперь часто вспоминал Митьку Лавренникова, высокого худенького мальчишку с озорным блеском в глазах. Его белобрысая головёнка с коротко стрижеными волосами мелькала везде. Парнишка, как говорили в советское время, рос и воспитывался в рабочей семье. Учился ниже среднего, но отличался удивительным проворством и неуёмной энергией. В начале апреля, когда ещё не успевал сойти весь снег, Митька звал и сверстников, и «мелкоту» на улицу. Заезжал к знакомым ребятам на стареньком «Орлёнке», и начинались вечерние «гонки» на велосипедах по улицам города. Мало ему было летом лапты, «вышибалов»,