Элфрун непонимающе смотрела на все это.
– Что здесь происходит?
– А, вот и ты! Наконец-то! – Абархильд даже не обернулась. – Я переезжаю в монастырь. – Губы ее сморщились в слабой напряженной улыбке.
– Но где ты там будешь жить? И как же наша усадьба? Отец сказал, что ты никуда не уедешь! Кто будет присматривать тут за всем?
Бабушка небрежно махнула рукой:
– Что касается того, где мне жить, Хихред и Фредегар позаботятся об этом.
– Фредегар? – Это имя было ей незнакомо. – Новый священник?
Бабушка кивнула, а затем, вытянув руку, проворно ударила ее своей палкой по голени, но это было не наказание, она просто указывала направление.
– Идем в зал. Нам необходимо поговорить.
Нам?
Никогда еще их поместье не казалось Элфрун таким заброшенным и угрюмым. Радмер увез с собой большую часть его великолепия. Здесь были те же люди, но мысли ее занимало отсутствие, а не присутствие.
– Садись, Элфрун. – Абархильд указала палкой, куда ей сесть.
– Что, в кресло? – Она была обескуражена, так как очень хорошо помнила, что ей запрещали садиться в него, а когда она была ребенком, не давали на него взбираться.
Толстая подушка с решетчатой вышивкой красными и желтыми нитками уехала в Рим, но даже в отсутствие отца это большое кресло из вяза с высокой спинкой и точеными декоративными насадками оставалось воплощением и его самого, и его власти.
Но дальше последовало:
– Нет, нет, глупая девчонка, не туда. Садись здесь, на скамеечку для ног.
Бабушка, хромая, двинулась вперед, и тут же кто-то, находившийся до этого в тени, выскочил вперед, предлагая ей руку, чтобы помочь, но бабушка отстранила его. Это был Хирел, их пастух, – Элфрун разглядела его, когда глаза привыкли к полумраку. Его вообще было трудно с кем-то спутать. Он был такой большой, самый большой в Донмуте, по крайней мере.
Он был хорошим пастухом, но Элфрун всегда чувствовала себя рядом с ним как-то неловко. Он был таким неуклюжим, двигался неторопливо, речь его была тягучей; под ногтями у него всегда была черная грязь, а руки все были в ржаво-рыжих пятнах. Впрочем, она хорошо знала, что пятна эти, похожие на засохшую кровь, были от охры, которой метили стадо, и от овечьего жира. Его ценили за то, что он хорошо управлялся с овцами, а теперь, когда он в середине прошлого лета неожиданно вынес бочонок во время игры, зауважали еще больше.
Стараясь скрыть свою растерянность, она подошла и села на скамеечку. Теперь она заметила, что Луда тоже был здесь, и у нее все внутри сжалось. Ее отец не раз говорил ей, что у Луды есть все качества, чтобы быть хорошим стюардом. «Он строго следит за моим добром. Ничего не тратит впустую. Честный и все запоминающий ангел». Должно быть, подозрительность была свидетельством его честного отношения к делу. Но в памяти ее отложилось слишком много воспоминаний о том, как он отчитывал ее за то, что она сделала, или за то, что сделать не смогла. Поэтому в его присутствии кожа на затылке и на спине у нее