– Тупые суки, – твердо констатировал Фоант, сидя на пучке несвежей соломы, будто подведя итог какой-то цепи аргументаций.
Петрович с Филоном уверенно присоединились к выводам старого царя, добавив кое-что от себя. Ли поднял одну бровь и сотворил запись в пергаменте, найдя ругательства весьма содержательными для истории. Для этого ему пришлось усовершенствовать пару и без того непростых иероглифов, обозначавших внебрачные связи в отягчающих обстоятельствах.
По какой-то иронии у пленников не отобрали ничего, кроме зазубренного меча Фоанта, который тот в лучших традициях держал за потрепанным голенищем, подвязав рукоять веревочкой под коленом. Судя по всему, предметы короче локтя тут за оружие не считались. Предположить, что воительницы просто наплевали на четырех стариков, не принимая их всерьез, было бы слишком обидно.
– Что дальше, други?
Филон осенил углы узилища крестным знамением, на всякий случай отдельно благословил паука, на летописца же изводить благодать не стал.
Петрович хмуро рассматривал двор. Узкое как бойница окошко в толстой кладке крайне стесняло горизонты. Во дворе под солнцем сновали бесноватые щеглы, дразня пленника безвизовым режимом.
– Дверь ломать?
Все, кроме царя, посмотрели на дверь. Петрович со вздохом отвернулся. Не такова была сия дверь, чтобы рассчитывать на ее легкотрудное отворение.
Прошло пару часов томительного ожидания. Не смотря на полуденную жару, в камере было холодно. Сначала холод пробирался под кожу, затем сковывал мышцы, а после вгрызался червем в кости, ломая человека изнутри. Фоант, съежившись, дремал на соломе, Филон бубнил молитву, Петрович маячил у окон, грея ладони в солнечных пятнах. Желтолицый Ли, обхватив голову руками, качался из стороны в сторону, сидя у двери по-турецки, и чему-то улыбался как безумный. Время в камере замерло совершенно.
Вдруг откуда-то сверху с хрустом вылетел камень размером с конскую голову. Камера в секунду заполнилась пылью. В образовавшемся проломе показалось счастливое улыбающееся лицо.
– Геракл!
– Гы!
Счастливый как школьник на Рождество громила, моргая от пыли, разглядывал оцепеневшую компанию узников. Затем лицо исчезло, а из дыры в потолке показалась здоровенная лапа с поднятым вверх большим пальцем. Петрович с трудом заставил себя не сказать вслух знаменитое «Ай’л би бэк» – сходство с красавцем Арни было сумасшедшим7.
Через секунду рука также исчезла.