Есть хотелось неимоверно. С кухни потянуло дымком и запахом жареной царь-рыбы. Да-да, легенда гласила, что камбалу сплющил божественный зад самого Посейдона, когда шаловливые нереиды подложили скользкую рыбину ему на трон. Фоант другую и не ел – не позволял социальный статус. Иной раз приходилось, что греха таить, наречь камбалой снулого голыша, но афишировать это ни к чему.
На столе возникли четыре деревянные кружки какого-то лишенного пены напитка, которое в Элладе считали пивом. Ждать завоевания Римом варварских земель и нарождения в них поколений бюргеров не представлялось возможным, так что Петрович с Филоном решили не привередничать и названное «пивом» приняли с благодарностью.
Где-то между второй кружкой и блюдом жареной камбалы, когда концерт, очевидно, подходил к концу, а девушки на помосте прощально и грустно ударяли по струнам тонкими пальцами, в подвальчике явился еще один ангел. Но не с небес и не с освященной музами сцены, а с вовсе неожиданной стороны.
Сбоку из-за темноты стойки показалось глазастое детское личико в обрамлении вьющихся белых локонов. Точнее, его половина. Малыш, очевидно, следил за происходящим в зале из укрытия, уверенный в своей незаметности. Мы, конечно, зная все точки повествования, заранее обозначили его в мужском роде. И, при всей миловидности ребенка, приходится признать, что, да – это сущая правда. В доказательство ангел выразительно расстрелял всю компанию из игрушечного лука, чего от девочки в столь юных летах ожидать было бы неприлично. Затем купидончик стремительно исчез за шторой, на мгновение обнажив испуганное лицо хозяйки заведения, бывшей его матерью. Глядя на женщину Петрович впервые за последние часы вместо ставшего привычным страха испытал смягченную парами ярость, задумавшись о судьбе мальчишек на этом нетерпимом к мужскому острове.
За шторой же сразу послышалась возня, какая обыкновенно бывает при попытке воспитательных действий. Тонкий голосок пискнул что-то о правах человека, но был споро выдворен за пределы слышимости чужаков. Дом на время поглотил свою тайну.
– Ой, мама! Вы все свое же! – всплеснула руками хозяйка, с досады бросая полотенце.
– Подумай, глупая, что будет с ним? – старуха кивнула куда-то в сторону, где за простенком томился белокурый арестант, ломая ногу деревянной лошади. – Что будет со всеми нами и с этим треклятым островом без мужчин?!
– Тихо вы, услышит же кто-нибудь… – шипела, оглядываясь, та, что, по всей вероятности, приходилась дочерью старухе.
– Год-другой, от Лемноса не останется камня на камне. Попомни мои слова. Попомни… Сходи, поговори с сестрой, – в ответ прошипела та, тряся седыми буклями по плечам.
– Да какая я ей сестра?.. – отмахнулась Полуксо, снимая с себя фартук.
– Это ты старому дурню Фоанту расскажи, какая, – огрызнулась ее