– Ха-ха-ха! Свиные головы, глупые чужеземцы!
Ли продолжал мелко трястись под балахоном, в миг преобразившись из желтоликого изваяния в старого-старого китайца, каких так любят фотографы туристических журналов. Того и гляди, снизу посыплется песок.
– Сам ты, – зло буркнул Петрович, очередной раз убеждаясь в тщете понять своего восточного геополитического соседа.
Когда-то работала у них на заводе целая бригада таких вот, по обмену… Работали хорошо, ничего не скажешь. Даже под гармонь плясали, приняв «белой»опосля смены. Но вот понять их брата было совершенно невозможно. Хоть бы бригадир ихний Венька (Вень Ян, или сродни тому) —до того неспокойный, до того дурной нравом! В цеху всех изведет своими «по инструсии не так делять… по инструсии написяно». Зануда и перфекционист (Петрович даже не стал рыться в словаре, чтобы выяснить значение слова: есть такие слова, смысл которых ясен уже по одному звучанию.) А иногда сядет Венька прямо на жухлую траву у общаги, разгребет окурки ногой и так сидит битый час, глядя на закат, ни членом не шевелясь – пока комендантша Груня ни выйдет и ни препроводит его с общественного газона индивидуально. Опека Грунина заходила в широте своей далеко и просыпался Венька не редко в ее комнате, огражденный от тяжких мыслей своих о невыполняемой заводчанами инструкции жарким девичьим поцелуем. Где-то там на просторах бескрайней России и теперь он, поди, живет, подрастают вокруг него внуки странной фамилии Цай, а постаревшая Грунька вертит рисовые лепешки на сковороде к майским…
Лодка уверенно шла по ровным будто разглаженным водам бухты, сдернутой кисейными полосами пара. Солнце еще не выкатилось из-за скал, и они стояли мрачные, неприветливые. На берегу ни огонька, ни движения. Сонное царство. Или смертельная засада.
– Петрович, ты раньше в морском порту был? – ни с того, ни с сего спросил товарища Филон.
– Ну, бывал как-то… – уклончиво ответил Обабков.
– Что в порту главное, Петрович? – не унимался дотошный монах.
– Ты что, кроссворд разгадываешь? – резко и совершенно по-еврейски ответил вопросом на вопрос Петрович.
Какие-то неизвестные доселе поджилки сами собой тряслись у него на животе. Хотелось курить так, что сводило губы. Он давно уже бросил эту дурную привычку, но теперь отчего-то более всего желал не буржуазный утренний круассан с кофием, и даже не булку «Свердловскую» со стаканом сладкого отдающего вениками чая, а толстую набитую дурным табаком папиросу, и чтоб дым от нее щипал глаза, а горло саднило. Петрович злился на что-то, сам не понимая на что. Все в его жизни пошло цирковым кубарем настолько, что выбрать было невозможно.
– Не манкируй, Петрович, – пробасил Филон. – В порту главное – корабли! Обозри вокруг.
Монах повел рукой, словно князь на яру, хвастающий