– Мне до сих пор помнятся ваши приезды из Красного, – говорила Мария Николаевна. – И как там танцевали под музыку Мими, и как Сережа, танцуя гавот с твоей сестрой, Верочкой, написал на это стихи:
Pour danser – viensl
Toi en perquin,
Moi en nankin,
Et nous nous amuserons bien.[12]
И мы удивлялись его способностями, а Мими разочаровала нас, раскритиковав его стихи.
– Как же, помню, – говорила мама. – А Левочка-то, помнишь, как меня с террасы спихнул и повредил мне ногу.
Многое еще вспоминали они, перебивая друг друга словами: «А помнишь?» Эти два слова я оценила лишь с годами. Дороги и близки сердцу те люди, которым можно сказать: «А помнишь?»
Вошла Татьяна Александровна. Она ласково по-французски приветствовала нас и мама. Пошли разговоры о сходстве.
– Sophie vous ressemble, Любовь Александровна, et Таня rapelle beaucoup sa grand'mere Завадовски, que je connaissais bien[13], – говорила Татьяна Александровна.
Было уже поздно. Я устала, мне хотелось спать, но нас оставляли ужинать. Соня пошла на балкон, Лиза осталась с Марией Николаевной. Мама укладывала спать Володю. Я легла на диванчик в гостиной. Лев Николаевич прошел на балкон.
– Что это вы тут делаете одна? – спросил он Соню.
– Я любуюсь видом, – сказала Соня. – Так удивительно красиво здесь.
– А как Любовь Александровна искренно пожалела о старом доме, – сказал Лев Николаевич. – Я даже почувствовал укор, что продал его. Пойдемте вниз, – продолжал он, – мне надо взглянуть, готово ли вам все, мы ведь не знали, что вы приедете, и ничего не приготовили.
Я пошла с ним вместе. Мне так смешно было слышать и видеть Льва Николаевича «хозяином», заботившимся о ночлегах, ужине и прочем.
Мы пришли вниз, в комнату со сводами, где впоследствии был кабинет Льва Николаевича. Репин обессмертил ее, написав в ней Льва Николаевича за письменным столом.
Горничная Дуняша, дочь дядьки Николая, описанного в «Детстве», стелила постели на длинных диванах, стоявших вдоль стены. Не хватало еще одной кровати, и Лев Николаевич выдвинул и разложил огромное кресло, служившее и кроватью.
– А тут я буду спать, – сказала Соня.
– Я вам сейчас все приготовлю, – говорил Лев Николаевич.
Он непривычными, неопытными руками стал развертывать простыни, класть подушки, и так трогательно выходила у него материальная, домашняя забота.
К вечернему чаю пришли три учителя Яснополянской школы. Один из них был немец Келлер, привезенный Львом Николаевичем из Германии. Я как сейчас помню его: круглолицый, румяный, с круглыми глазами в золотых очках и огромной шапкой волос.
На другое утро мы пошли осматривать флигель, где помещалась школа. Наверху были светлые, большие, высокие комнаты с балконом и прекрасным, открытым видом.
Могла ли я думать тогда, что буду приезжать на лето, почти ежегодно, с своей семьей, в течение 25 лет, в этот самый флигель!
Вечером был устроен пикник в огромном казенном лесу – Засеке. Мы