Девять женщин из десяти в подобной ситуации, умиляясь, подложили бы под головку спящего ребёнка подушку, накрыли бы пледом. Но только не мама! Мама – одна из десяти, которой умиление несвойственно. Она строго придерживается таких понятий, как неположенное место и время для сна. Мне вдруг подумалось, что единственным, кому она делала поблажки, был папа. Он мог дремать где угодно и в какое угодно время. Это мама так проявляла любовь к нему? Признавала его право на отдых? Если это так, то получается, что ни меня, ни Маркизу, ни наших детей она не любит? Нас она безжалостно заставляла следовать своим правилам. Или же наоборот, любя нас, она выстраивала в наших душах тот железный каркас, которым обладала сама и который не дал ей согнуться под жизненными невзгодами. Много ли ещё таких женщин, у кого во дворе стоит купленный мужем гроб, а они найдут в себе силы читать скороговорки внучке.
Мама поднялась с топчана и, стуча каблучками домашних туфель, решительной походкой направилась к спящей Машке. Я сочла себя лишней. Мне вовсе не хотелось присутствовать при насильственном пробуждении. Я слишком хорошо помню, что радостными такие пробуждения не бывают.
Папа сидел у гроба на табурете в позе роденовского мыслителя. Прямо на траве, рядом с ним, стояла всё ещё недопитая бутылка водки и две рюмки. Он знал, что я к нему присоединюсь. Он знает, что я не люблю недоговорённостей. Я подошла к нему, прижалась всем телом к его такой надёжной спине, обняла. Папа погладил меня по руке. Мне его ладонь показалась шершавой и очень горячей. Слёзы вновь навернулись на глаза. Я бы всё на свете отдала, чтобы эта родная ладонь как можно дольше оставалась горячей. И шершавой.
– Выпьем, доча?
Я кивнула, совсем не задумываясь о том, что папа не видит этого моего кивка. Но он тем не менее наполнил обе рюмки водкой. Одну передал мне. Он не требовал, как мама, чтобы я села на стул, чтобы всё делала правильно, по этикету. Ему было очень комфортно чувствовать своей спиной тяжесть моего тела.
– Я недели две назад расчищал чердак. У меня появилась идея сделать там отдельную комнату для твоего Федьки. Он уже пацан взрослый, негоже ему с малышнёй в одной детской ночевать.
Я выпила водку одним глотком. Ничего не почувствовала, только слёзы побежали быстрее. Я знала эту папину манеру: разговор о главном начинать издалека. Сейчас он начнёт долго рассказывать о своих замыслах в отношении комнаты для моего старшего сына, которому всего-то десять лет, и он вполне мог бы ещё ночевать в одной комнате с восьмилетним Санькой и Машей. А потом признается, что ему надо торопиться, чтобы всё успеть. Торопиться потому, что есть причина… Есть причина, по которой он боится не успеть. Есть причина, которая заставила его купить гроб…
– И знаешь, что я нашёл на этом чердаке среди давно заброшенных вещей?
Я отрицательно помотала головой.
– Я нашёл аппарат для выжигания по дереву.
– Аппарат для выжигания? – удивлённо переспросила я и слизала с губы солёные слёзы. Я готова была безмерно