– Не пустим! – ревет Данилка, пугая корову.
– Ты?
– Я!
– Брось городить… А ково, Силаху?
– Хотя бы… Схочу и не пущу. Он бригадир, не имеет права.
– Схочу, схочу! – передразнивает Данилку Трофим. – Ты Митрича не смог отговорить… Да где-е! Не-ее, не думай, я как ты, я… На Митриче ты обжегся.
– Я?
– Ты.
– Да я же всего мимоходом. Тебя-то кто согнал, говорю? И все, я сурьезно не говорил с ним.
– Оставь, бабы слышали.
Данилка замахивается на корову, сунувшую меж ними в сено голову, бьет ее кулаком в лоб. Корова неохотно пятится, и Данилка выбрасывает себя на кормушки.
– Пошли, – требует властно, – щас увидим.
И полез на свежий воздух. Трофим – следом. Выбежали со двора на улицу, перебежали проулком на другую.
Со двора Талышевых выползали сани. Данилка заступил дорогу лошади, уперся руками в оглобли:
– Стой, Митрич! Стой, не дело делаешь, говорить с тобой хочу.
Подергивая вожжи и чмокая на лошадь, Митрич сердится:
– Уйди от греха, Данил… если лишнего влил, не досуг мне лясы точить. Уйди.
Данилка зол и настырен. Упирается сильнее в оглоблю и останавливает лошадь:
– Значит, плевать на всех! Подложил Изотычу свинью и рад! А хто тебе такое право дал самому по себе подобное вытворять? Я тоже могу, а не сматываюсь. Не пущу! Вот не пущу и баста.
Талышев, жилистый, высокий, сграбастал одной рукой, похожей на красную клешню, обе толстенные ручищи Данилки, крутанул, другой двинул Данилку в плечо, и мужик полетел в сугроб.
– Опохмелься… Прохладись.
Трофим загородил Талышеву дорогу, раскинул руки:
– Осади, Митрич! Не дело! Не дело руками махать!
Но Талышев не помышлял о более агрессивных мерах, он развернулся к возу, сдернул вожжи, стегнул ими лошадь.
– Скотина ты, Митрич, – сплевывая снег, пьяненько ругался Данилка. – Самая распоследняя причем. Не знал я тебя раньше, и знать не хочу. Едь, там тебе золотом будут платить, может, разбогатеешь.
4
В избу он ввалился еще более пыхтящий и взбешенный. Распинав стоящие у порога валенки, рванул с плеч фуфайку, хлопнул об пол:
– Собирайтесь, куклы полосатые, ехать так ехать!
Ребятишки и женщины за столом ошарашено поразевали рты, притихли растерянно.
Данилка тяжело ворочал головой. Изба, обстановка показались чужими, незнакомыми, давили, стесняя его, не позволяя вольно дышать, и он готов был крушить, что подвернется, ломать и расшвыривать.
Первой нашлась Фроська, жена Трофима.
– Прям сразу, что ли, кум, даже не дообедав? – спросила она, пытаясь быть веселой.
– Давай сразу, че тянуть, – с вызовом бросил Данилка. – Щас и отчалим. Вдогонку за Талышевым. – И забегал по избе, срывая занавески с окон и печи, шторы с дверей, швыряя в кучу, на фуфайку, сдернутую с вешалки у порога. – Пашкин последним сроду не был, – ревел едва ли не слезно. –