– Уйди-ии, подкупщик! – смеялась ему в лицо Нюрка. – Ты мне за чисто золото не нужен, стиляга. А приставать еще станешь, Вальке скажу.
– Глянь на нее, кобылу брюхатую! – удивился обидчиво Тарзанка. – Вальке расскажет! Да если захочу как следует, сама прибежишь.
– Васька! Ну, Васька! Ни меры, ни стыда! – Стоящий на пороге кабинета Андриан Изотович был взбешенным, что Тарзанка мгновенно уловил и чуток отстранился от пышной девахи, источающей немыслимо соблазнительный зной.
– Весной запахло, Изотыч, щепка на щепку полезла.
– Я те щас, мордоворот неумытый! Нюрка, и ты поменьше подолом мети – оно ведь и точно… Срочно разыщи мне Бубнова и Пашкина, потом доиграете!
– Во-во, управляющий у нас с пониманием. Позови ему Данилку с Трофимом, Нюрка, – осклабился Тарзанка и пошел вразвалочку, поскрипывая фасонными сапожками, по случаю добытыми Валюхой в райцентре.
Скоро он уже шарашился коровниками, задирая голову к потолку, спрашивал:
– Горит? Не перегорели?
Доярки тоже задирали головы к лампочкам. Васька щипал их больно, хохотал:
– Не горит, дак щас загорится. Включать мы умеем.
Васька Козин был в загуле. Начхать ему на все, что мучает других, живи, пока живется.
3
…Жены не оказалось дома, ну а если не дома, значит, у Пашкиных. Трофим пошел к соседу.
Данилка ковырялся с навозом, развозил на саночках по огороду, вываливая кучками без особого порядка.
Коровьи отходы, перемешанные с соломенной подстилкой, курились; упревшим, раскрасневшимся выглядел скирдоправ.
– Матрена моя у вас? – хмуро спросил Бубнов.
– Сидят, – буркнул Данилка, лихо разворачивая санки у выгребного окна пригона.
– Что за субботник придумал среди недели?
– Скопилось… Руки не доходили.
– Зря. В бурт, скорее сопреет.
Нечаянно задетые неповоротливым Трофимом, покатились по гладкой жердинке плохо прислоненные вилы, Данилка ловко поймал, метнул в навозную кучу.
– Хватит старого, с прошлого года бурт за клуней лежит. Перегной я на грядки трушу, под картошку свежий сгодится.
Трофим уселся на чурку, распахнув стеснявший его кожушок, закурил. Данилка отвез еще пару саночек, тоже попросил закурить. Трофим зажег спичку, выждав, пока Данилка уминал самокрутку, сворачивал ее и слюнявил газетку, спросил:
– Ну и што после всево?.. Уже Митрич уехал. Сорвался, как наскипидаренный.
Выдавая его состояние, толстые пальцы Данилы дрожали, склейка не получалась, самокрутка рассыпалась. Дернувшись раздраженно, Пашкин бросил ее под ноги, растоптал в сердцах, пнув саночки, перевернувшиеся вверх тормашками, сорвался на крик:
– Да черт с ним, с Митричем твоим.
И плюхнулся тощим задом в старых ватниках на полозья санок рядом с дружком, затянувшимся особенно смачно. Натянул на грязные руки самовязанные